Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

Приземистый штурман на мостике ответил, не оглянувшись:

— Прыгай скорее… Сейчас уходим.

— Зачем же мне прыгать? Мне только передать пакет…

— Вот, там и передашь. Капитан на аварийном пароходе…

Кормовой конец шумно плеснулся в воду. Борт катера все дальше отходил от причала. Здесь некогда было размышлять. Игнат ступил на крайний, просмоленный брус и прыгнул; чьи-то сильные руки подхватили его. Он твердо стал на палубу катера. Не успев осмотреться, он спросил:

— Надолго уходит катер?

— На сутки, а может, и больше. Там от обстановки многое зависит.

— Какая же там обстановка? — Он посмотрел на собеседника. Судовой механик. Седоусый, светлоглазый, с лицом, тронутым следами оспы.

— Обстановка, можно сказать, отчаянная. Судно было атаковано авиацией. Выбросилось на берег. Фашисты задумали, видно, взять трофей. Бой ведет часть команды. Другая часть чинит машину. Катер вспомогательный был послан, но не дошел, потопили. По судну из пушек они не бьют, а близко, с моря, никого не подпускают. Мы думаем затемно проскочить.

— Вот так история! — вырвалось у Игната. — Везет же! И капитан порта тоже там?..

— Да. Там и капитан Волков…

Шаповалов осмотрел пассажиров. Все это были мастеровые люди: плотники, слесари, котельщики. Их инструмент и листы железа грудой были сложены на корме.

Кроме них, на катере было человек двадцать бойцов, как видно, снятых откуда-то с передового участка фронта, — все в запыленных, почерневших, покрытых соляными пятнами гимнастерках, с автоматами, с двумя ПТР. Они держались отдельной, тесно сколоченной группой и чему-то смеялись, глядя на удаляющийся причал. Накрытый брезентом станковый пулемет здесь же стоял на палубе, а рядом с ним лежали ящики с гранатами и патронами.

Шаповалов присел на ступеньку трапа, ведущего на мостик, и задумался над своей судьбой, над целой вереницей неудач, которые преследовали его с таким упорством, едва лишь появлялся он в этом городке.

Уже вечерело. За россыпью влажных от закатного солнца крыш где-то, очевидно, в районе вокзала, вздымалась, медленно вращаясь, рыжая, плотная, витая колонна дыма. Она поднималась до уровня горных вершин, подпирая облако цвета крови. «Значит, недавно бомбили, — подумал Игнат. — Сколько железа и сколько огня выбросил враг на этот маленький город!»

Близко, за перевалом, шли непрерывные бои. Судьба городка решалась ежечасно. А он по-прежнему жил нешумной, деловой, сосредоточенной жизнью, разбирал развалины свои, слал корабли в тревожное море, словом уверенным провожал солдат.

Там, на зеленой окраине, под горой жила она. И слышала свист фугасок, и видела кровь, расплеснутую на мостовых, и дышала острой пороховой гарью, и оставалась в этом городе, где все для нее было родным, где нужны были и радостные глаза ее, и неспокойные руки. Он увидит ее, — пройдут лишь только сутки, — увидит и скажет: «Моя родная… Я так страдал за тебя…»

Кто-то с силой встряхнул Игната, взяв его за плечо, и знакомый голос позвал:

— Шаповалов! Фу, черт… конечно, он!

Игнат вскочил со ступеньки. Перед ним стоял приземистый штурман, тот самый, которого видел он на мостике катера перед отплытием. Это был Васильков.

— Да какими же это судьбами, Шаповалов? Светопредставление! «Смешались в кучу кони, люди…» Поистине, тесна земля!

Он был все таким же, пожалуй, немного постарел, у глаз собрались густые морщинки.

— Ну, что же ты молчишь? Что смотришь букой?.. А, понимаю! Старая обида? Скажу по совести, Игнат, — он прикоснулся пальцем к груди Игната, — стыдно мне было. Очень стыдно… Если бы тебя тогда не отозвали, я все поправил бы. Сам бы все поправил. Смешная история, в конце концов! Девушка!.. Помнишь, влип я в нее, как гвоздь. И показалось, будто к тебе она, — он щелкнул пальцами, подбирая слово, — как бы сказать, склонна… Тут во мне, понимаешь, и брыкнулся чертик. И не подумал я, не успел подумать, как все уже произошло.

Он громко засмеялся, показывая вставные зубы; Шаповалов подумал: видно, кто-то уже проучил.

— Африканские страсти, понимаешь! А знаешь, Игнат, глупыми мы бываем подчас, очень глупыми. Ну, девушка… И что особенного? Много их…

— Вы бы лучше о ней и не говорили, — еле переводя дыхание, заметил Игнат.

Васильков удивленно вскинул голову и, словно призывая свидетелей, осмотрелся.

— О! — произнес он тихо и удивленно. — Значит, заякорило? Ну, что ж, дай бог… Я — за семейную жизнь. Был, знаешь, в древности такой поэт — Гораций. Все время воспевал он прелести семейной жизни, но сам оставался принципиальным холостяком. Скажу тебе по-свойски, я — не Гораций… Но принципы его достойны внимания.

Он, видимо, понял, что Шаповалов не намерен ни разговаривать с ним, ни, тем более, смеяться его остротам. С обычной легкостью меняя и выражение лица, и тон, становясь серьезным, Васильков сказал:

— О том, что тогда случилось, капитану Волкову известно. Я рассказал ему сам.

Он повернулся и пошел на корму, подергивая плечами, насвистывая веселую песенку. Игнат провожал его удивленным взглядом: ни в чем не изменился Васильков. Он жил шутя.

Ночью катер прибыл к месту аварии парохода. Судно лежало в сорока метрах от берега, на каменистой, заиленной гряде. С моря его почти невозможно было отличить от близких скал, — черный, сумрачный силуэт вырос в ту минуту, когда катер подошел вплотную к неподвижному кораблю.

На берегу услышали рокот катерной машины, хотя эту последнюю сотню метров Васильков вел свое малое судно очень осторожно, на самом малом ходу, так что можно было подумать: смутная тень берега отступает все дальше и дальше.

Шаркая по палубе башмаками, легко проскользнув сквозь толпу, матросы подбежали к борту и выбросили пеньковые кранцы. Катер мягко прижался к черной железной стене корабля. Сверху, откуда-то из глубины ночи, простуженный голос спросил:

— Прибыли?.. Без потерь?..

Васильков ответил беззаботно:

— Кроме выкуренных папирос… Как вам живется тут на «приколе»?

Игнат подумал недружелюбно: штурман рисуется перед пассажирами.

Сверху ответили то ли насмешливо, то ли недовольно:

— А вот поживете — увидите! Противник на самом берегу. Днем, словно играя, постреливает из пистолетов.

Над мачтами судна ярким, белым пламенем взметнулась ракета, взметнулась и повисла, как будто зацепилась легким, пушистым хвостом за сбитую рею. В молочном свете, хлынувшем на берег, Игнат увидел только зубчатый мыс вдали, а впереди, несколько в стороне, лохматые космы водорослей, лениво качаемых волной. Там были камни, вторая, почти достигающая поверхности моря гряда. Как это случается нередко, что в минуты опасности или тревоги непрошенно приходят самые неуместные мысли, так было теперь и с ним: он с интересом уставился на эти камни, думая, заранее зная, что там наверняка, нагулянный, нетревоженный, кишмя кишит бычок. И лишь позже, когда с берега, будто спросонья, будто в предчувствии невидимой опасности, гаркнула раз, другой очередь пулемета, обрывок очереди, по десять-пятнадцать выстрелов, слитых, как рычание пса, и что-то звонко защелкало о железо борта, — Шаповалов вспомнил, где он, что и кто с ним, и ощупал письмо на груди, под бушлатом, письмо, которое так неожиданно завело его под этот огонь.

Мысленно послал он вражеских пулеметчиков ко всем чертям, а себе сказал, подумав, что ведь, оказывается, ему выпадает особая здесь роль, — он здесь единственный представитель крейсера, прославленного в боях.

Теперь он стал смотреть на берег, на дальний мыс, слегка как будто покачивающийся от волнистого света ракеты. Там ничего нельзя было рассмотреть, а эта, близкая часть скалистого побережья с катера не была видна, ее закрывал корпус корабля. Поэтому и немцы не видели катера, а стреляли, наверное, для острастки, хотя, возможно, они услышали ритмичный шум машины, донесшийся через прибой.

Ракета вскоре погасла, и наверху, на корме корабля, снова зазвучали негромкие голоса, потом стало слышно, как развернулся, спадая вниз, шторм-трап.

Игнат поднялся на судно вторым, вслед за Васильковым, ткнулся лицом в чью-то руку, в плечо, выпрямился, спросил тихо:

— Мне капитана порта Волкова. Срочное поручение с крейсера… Где его можно видеть?

Человек, от которого сильно несло йодоформом, сказал устало:

— Пройдите в кают-компанию… Там как раз заседает штаб.

В кают-компании, куда Шаповалов добрался наощупь, поминутно спотыкаясь на темных палубах незнакомого корабля, у стола, слабо освещенного масляной плошкой, сидели шесть человек. Он не увидел здесь Волкова. Люди, сидевшие за столом, мало походили на моряков, за исключением одного, в полосатой тельняшке, с темной татуировкой на кистях рук, да и тот, — подумал Шаповалов, — как будто из фильма «Остров сокровищ» сошел. Одеты они были в какие-то беспорядочные лохмотья, на головах повязки с причудливой бахромой, лица сплошь измазаны сажей.