лекции, я догнал ее в коридоре.
– Екатерина Васильевна, – спросил я ее, – не согласились бы вы мне указать, как и где найти тех людей, о которых вы упомянули?
Новикова питала ко мне некоторую слабость. Как-никак, мы были соотечественниками, а главное, я посещал также курс тагальского языка, который она вела, и был там в числе ее лучших учеников.
– Если вы очень хотите, я могу вам дать один адрес…
Мы остановились в амбразуре окна, она вырвала листок из блокнота и, написав на нем несколько строк, сложила и протянула мне.
– Но заметьте, – добавила она, – что я вам отнюдь не советую туда обращаться. Лучше воздержитесь!
Записка не была заклеена, и я ее позже прочитал.
В ней содержалась вежливая просьба принять ее студента, – имя рек, – интересующегося проблемами оккультизма, и ответить, в меру возможности, на возникающие у него вопросы. На оборотной стороне стояло имя адресата, – Шамсуддин Тахари, – и название улицы на юго-восточной окраине Парижа.
* * *
Очевидно, предостережение Новиковой застряло у меня в подсознании, произведя более сильное впечатление, чем я в том себе отдавал отчет.
Во всяком случае, я спрятал записку в ящик письменного стола, и несколько месяцев ничего не предпринимал.
Однако потом, в один ненастный вечер в начале осени, я наткнулся на этот листок среди других бумаг, и любопытство потянуло меня выяснить дело.
Дом стоял особняком от проходившего мимо шоссе: большое, темное здание…
Портье, юноша с лицом темно-бронзового цвета и слегка раскосыми глазами, оглядел меня с явным любопытством и пригласил войти.
Проведя меня внутрь по коридору с несколькими поворотами, он приотворил одну из выходивших туда дверей, что-то доложил на незнакомом мне языке и, отступив в сторону, жестом указал мне дорогу.
Шамсуддин Тахари оказался плотным широкоплечим мужчиной среднего роста с большой черной бородой, с чалмой на голове, одетым в кафтан азиатского покроя.
– Меня направила к вам мадемуазель Новикова, – несколько смущенно начал я.
К моему удивлению, он вышел из-за письменного стола, за которым сидел, и отвесил мне низкий, почтительный поклон.
Еще более меня изумили его последующие слова:
– Мы вас ожидали… Церемония сейчас начнется. Прошу вас следовать за мною!
Я чувствовал, что тут что-то не в порядке. Но он не дал мне времени возражать.
Лестница, по которой он повел меня вниз, казалась бесконечной. Погреб, – или, вернее будет сказать, подземелье? – куда мы спустились, имел, по меньшей мере, два этажа.
В конце пути мы очутились в обширной тускло освещенной зале.
Присутствующие, – трудно было определить, сколько их, – скрывалось в полумраке, стоя вдоль стен. Все они, мужчины и женщины, были закутаны в длинные темные одежды, не позволявшие судить об их наружности.
Из-за величины помещения, они казались немногочисленными, хотя их и было, видимо, несколько десятков.
Мы двое остановились у входа, едва переступив порог.
Сразу раздалась приглушенная музыка, и хор затянул заунывный гимн.
В центре залы высилась огромная статуя из черного камня, – может быть, из базальта? Это было изваяние, довольно грубо исполненное, женщины в длинном, ниспадающем складками плаще.
Выделялось ее лицо с полузакрытыми глазами; на губах, казалось, играла злорадная улыбка.
Перед нею виднелся широкий алтарь, к которому вело несколько ступеней.
Вскоре музыка стихла; отделившись от остальных адептов, на середину выступил и простерся у алтаря обнаженный до пояса молодой человек с тонкими чертами лица индийского брамина. Протянув вперед руки, он громко произносил, словно бы заученные наизусть, фразы, вкладывая, однако, в них искреннюю страсть:
– О великая, о могучая богиня, чье имя мои уста не смеют произнести! Приношу тебе в жертву мою душу; употреби ее согласно воле своей и установленному тобою закону! Я рад принять страдания, предназначенные для очищения предаваемого тебе духа!
Едва он закончил, к нему подошли двое приземистых бородатых мужчин в желтых тюрбанах и в полосатых, черных с белым, халатах, проворными движениями уложили его на алтарь лицом вверх и туго привязали кожаными ремнями к выдававшимся по бокам крючьям.
Затем начался кошмар, от которого я остолбенел и о котором посейчас вспоминаю с дрожью ужаса.
Один за другим, возникая из мрака, фигуры идолопоклонников приближались к подножью статуи и наносили лежавшему на алтаре страшные удары, кто плетью, кто гибким прутом, очевидно из бамбука.
Несчастный, обливаясь кровью, сперва молчал, затем стонал, сначала громко, потом уже еле слышно.
Внезапно откуда-то выскочил маленький человек с дикими глазами и густыми всклокоченными волосами смоляного цвета, голый, кроме набедренной повязки с козлиной бородкой и свисающими вниз усами.
В руках он держал инструмент, вроде вертела, изогнутого несколькими изгибами наподобие штопора.
Несколькими танцующими прыжками, несколько раз повернувшись юлою вокруг себя, он подобрался к жертве и всадил ей свое орудие в живот.
Несчастный захрипел.
По аудитории пронесся шепот. Я уловил слова – по-арабски и по-малайски: «Таммат…», «Суда», то есть «Конец» и «Пора».
Высокая худощавая старая женщина вышла из толпы, торжественно поднимая поблескивавший кувшин с узким горлышком, украшенный цветными камешками, – или и впрямь золотой со вделанными в него бриллиантами?
Подойдя к умирающему, она прижала сосуд к его рту. Он дернулся в последний раз и затих…
Жрица поспешно закрыла кувшин специальной крышкой, которую на момент держала в левой руке.
Всеобщее внимание было приковано к творящемуся у ног истукана. Я не сразу заметил появление в зале привратника, который с возбуждением говорил что-то на ухо стоявшему рядом со мною Шамсуддину.
Тот переменился в лице…
Вслед за служителем вошел величественный смуглолицый человек в белоснежном бурнусе со смуглой волевой физиономией аскетической складки. Новопришелец с явным недоумением огляделся вокруг и тихо сказал несколько слов Шамсуддину.
Внезапно Тахари охватил меня за руку и потащил за собою.
Мы стремительно взбежали наверх и теперь вновь были в кабинете, где я ему представился.
– Произошло недоразумение! – вскричал он.
Я давно это и подозревал.
– У вас есть письмо от мадемуазель Новиковой? – допытывался он.
Я подал ему бумажку.
Он казался вне себя и бледен как смерть.
– Подождите здесь! – велел он мне и вышел.
В двери щелкнул ключ…
Однако я еще раньше приметил в глубине комнаты другую, маленькую дверку. Чувствуя, что дело куда как неладно, я метнулся к ней, попробовал, и она поддалась…
Я очутился в темном коридоре, где довольно долго странствовал, пока не попал на лестницу, приведшую меня к двери, запертой на тяжелый болт, который я мигом откинул, – и вырвался на свободу!
Я был на широком пустыре, примыкавшем к задней части здания. И тут уж, – давай Бог ноги!
Не знаю сколько времени, – оно мне показалось нестерпимо долгим, – я плутал по незнакомым мне пустынным улицам, пока не выбрался неожиданно на станцию метро Порт д Орлеан.
Поезда еще ходили. И теперь я чувствовал себя вне опасности.
Через полчаса я был у себя дома.
С Новиковой я про этот инцидент никогда не разговаривал. Ни она со мною. Хотя при первых встречах она вроде бы и ждала от меня объяснений, но их не последовало.
«Литературный Европеец» (Франкфурт-на-Майне), август 2010,