развязку.
Он, не колеблясь, сел на извозчика и поехал в сыскное отделение, где вручил мне обличительное послание.
Я с недоумением вертел в руках письмо. Разумеется, я был сильно заинтересован, но в то же время крайне удивлен, что преступники, решившись на такое страшное дело, как отравление, позабыли принять самые элементарные предосторожности.
Я так же, как и коммивояжер, усомнился, нет ли здесь какой-нибудь мистификации, потому что еще поныне есть много шалопаев, для которых излюбленное времяпрепровождение состоит в том, чтобы беспокоить полицию ложными тревогами и заставлять ее бегать понапрасну.
Однако, поразмыслив, я вспомнил, что большинство крупных преступлений было открыто именно благодаря неосторожности самих преступников.
К тому же долг службы повелевает мне расследовать это дело и найти разгадку тайны. Я организовал негласный надзор за посетителями почтовой конторы на площади Французского театра.
Публика, посещающая почтовые конторы, даже не подозревает, как часты подобного рода наблюдения, и, наверное, вовсе не догадывается, что субъекты, на вид столь занятые и торопливо составляющие депеши на уголке стола, не более и не менее как простые сыщики, поджидающие какого-нибудь мошенника или даже убийцу, — как было, например, в данном случае.
На следующий день, рано утром, одна молодая элегантно одетая дама явилась в контору требовать письма до востребования под литерами С. В.
Она чуть не упала в обморок, когда агент очень вежливо, очень почтительно, — это само собой разумеется, — взял ее под руку и попросил сесть в карету.
Вся эта сцена произошла так быстро, что ни в почтовой конторе, ни на улице никто не заметил этого ареста.
Карета уже мчалась на набережную Орфевр, когда дама спросила агента:
— Но куда же вы меня везете?
— Сударыня, — ответил он, — начальник сыскной полиции желает непременно вас видеть.
Дама забилась в угол кареты и не проронила ни слова до приезда в сыскное отделение, только руки ее сильно дрожали, а губы совсем побелели.
— Я был бы сильно удивлен, если бы оказалось, что на совести ее нет никакого упрека, — сказал агент, привезший ее, когда он пришел уведомить меня о результате своей экспедиции.
Высокая, стройная, очень интересная и еще молодая, эта женщина одевалась с нескольким строгим изяществом дам из богатой буржуазии. Это была блондинка с синими глазами, окаймленными темными кругами, придававшими выражению ее глаз какую-то тревожную настойчивость, а замечательно выразительное и подвижное лицо отражало с какой-то болезненной быстротой все ее чувства и ощущения.
По ее походке и манерам, когда она вошла в мой кабинет, я не мог сомневаться, что это светская женщина. Я пододвинул ей кресло, но она как-будто не заметила его и продолжала стоять, нервно опираясь рукой на край стола. Движения ее были резки, голос звучал глухо, и я заметил в ее глазах какой-то странный огонек.
— Что вы хотите от меня, сударь, — сказала она, — я честная женщина, зачем привели меня сюда?
Я постарался ее успокоить, но голос ее сделался еще резче, жесты порывистей, и она воскликнула:
— Но это подлость! Я даже не желаю назвать вам своего имени!
Тогда, воспользовавшись эффектом, хорошо знакомым драматургам и полицейским, я спокойно вынул из кармана маленький синий конверт городского письма.
Это произвело магическое действие.
Несчастная барынька упала на колени и воскликнула голосом, прерывавшимся от рыданий:
— Сжальтесь! Пощадите! Я несчастная, презренная! Я отравительница! Да, я хотела убить моего мужа, но я одна виновата! Он не виноват, потому что только повиновался мне, вот почему только я одна должна быть наказана.
Потом, после небольшой паузы, она продолжала:
— Если бы вы знали, как я ненавижу моего мужа! Видеть его постоянно около себя, быть с ним — такая пытка, которая хуже смерти! Я люблю одного молодого человека, который написал мне это письмо. Я люблю его всеми силами души! Вы, конечно, догадываетесь, он мой любовник, и те немногие моменты, которые мне удается украсть от этой ненавистной супружеской жизни, кажутся мне райским блаженством… Но затем мне приходится возвращаться в мой дом, который для меня хуже ада! Мой муж целует меня, и, когда его губы прикасаются ко мне, мне кажется, что это прикосновение раскаленного железа. Эту жизнь нужно было во что бы то ни стало прекратить… Я предпочла преступление перед этой ежеминутной, ежесекундной пыткой… Но, клянусь вам, я одна виновата. Мой друг уступил только из любви ко мне. Наказывайте меня, как хотите. Я достойна смертной казни, но пощадите его, умоляю вас!
Несмотря на мою опытность и навык к криминальным делам, я был взволнован этой мелодраматической сценой. В особенности экзальтированное состояние этой женщины тяжело подействовало на мои нервы.
Она вдруг схватила большие ножницы, лежавшие на письменном столе, и если бы я в тот же момент не вырвал их у нее из рук, поразила бы себя.
Тогда я почти силой усадил ее и стал уговаривать, объясняя ей, что в общем все же для нее лучше, что преступление открыто прежде, чем было доведено до конца, и тем временем как она горько плакала, я добился того, что сама добровольно сказала мне свой адрес и свою фамилию, а также фамилию и адрес своего любовника.
Потом я попросил отравительницу обождать меня в соседнем кабинете, где оставил ее под надежной охраной двух агентов, а сам отправился немедленно уведомить судебные власти.
Прокурор республики был не менее моего взволнован, когда услышал фамилию несчастного мужа, это был один из известнейших и наиболее уважаемых негоциантов в районе Парижской площади. Мы решили действовать с величайшей осторожностью и без огласки. Я послал агентов навести справки о господине X., между тем как несколько других агентов, по моему приказанию, отправились разыскивать господина Леона Z., любовника и сообщника отравительницы, присылавшего ей пакетики со смертоносным порошком.
— Он исключительно по моей просьбе присылал яд, — признавалась мне преступница, — я не знаю, какой это порошок, но мне хорошо известно, что действие его медленно и беспощадно!
Два часа спустя агенты привели господина Леона Z. и с некоторым недоумением рассказали мне, что никогда еще им не приходилось арестовывать такого веселого преступника.
— Ха! Ха! Ха! Вот потеха! — воскликнул он, громко расхохотавшись, когда увидел входивших к нему агентов. — Забавная история! Я даже не предполагал такой веселенькой развязки!
И во время всей поездки до сыскного отделения этот ужасный отравитель не переставал шутить и смеяться.
Он еще смеялся, входя в мой кабинет, и поведение его показалось мне настолько неприличным, что я должен был строго напомнить ему о серьезности обвинения, тяготевшего над ним.
Но этот человек, тип молодого щеголя, лет двадцати пяти —