притонам и даже в Венсенском лесу, так как Водабль сказал однажды, поссорившись со своей возлюбленной, что убьет ее, а потом пойдет и повесится в лесу.
Мне кажется, что если бы в ту ночь этим возмущенным людям удалось поймать убийцу, то очень может быть, что в Париже впервые разыгралась бы страшная сцена расправы судом Линча.
Признаюсь, даже при моей привычке к всевозможным преступлениям, я также разделял негодование толпы и, несмотря на мое несочувствие смертной казни, как уже высказывал выше, в тот день я невольно подумал: «Вот этакого-то негодяя я не без удовольствия проводил бы на гильотину».
Я приказал трем агентам всю ночь сторожить в каморке привратника, на улице Басфруа. Предполагали, что презренный злодей вернется, чтобы убить мать после дочери.
Но в ту ночь на лестнице произошел прекомичный инцидент.
В четвертом часу утра дверь одной из квартир тихонько скрипнула, и по лестнице послышались осторожные шаги. Агенты моментально набросились на проходившего человека. Ответом им был пронзительный крик испуга. Однако агенты ощупью, в темноте, крепо скрутили подозрительного субъекта, который орал во все горло и отчаянно отбивался.
Не знаю, чем кончилось бы дело, если б не явился привратник с лампой в руках, тогда все разъяснилось: человек, схваченный моими агентами, оказался почтенным буржуа, жильцом этого дома. Он только был не в меру любопытен и поплатился за это. Заслышав шум внизу, он вообразил, что Водабль возвратился, и вышел посмотреть, но Водабль не возвратился ни на улицу Басфруа, ни к своей матери, где его подстерегали сыщики. При облаве в Венсенском лесу задержали только нескольких несчастных бродях и оборванцев, которые были даже рады обогреться немножко в полицейском посту.
В понедельник в течение всего дня я не получил никаких новых известий о беглеце. Он был без денег и не мог далеко уйти. Но не покончил ли он самоубийством?
Весь город был возмущен этим низким преступлением, и в газетах уже начался ропот, почему полиция до сих пор не может поймать убийцу.
Во вторник в девять часов утра, когда я пришел в свою канцелярию, с досадой узнал, что за ночь не было найдено никаких следов убийцы.
Вдруг дверь в мой кабинет открылась, и один из инспекторов взволнованным голосом сказал мне:
— Господин начальник, он здесь.
И агент толкнул вперед растрепанного человека, бледного и истощенного, который еле держался на ногах и тотчас же в изнеможении упал на стул, говоря мне:
— Ну да, это я, Водабль. Я хочу есть!
Увидя перед собой это жалкое существо, по-видимому измученное усталостью и умиравшее с голоду, это хищное животное, которое само пришло в западню, все мое негодование мгновенно исчезло, и, прежде чем начать его допрашивать, я послал в соседний трактир купить ему обед.
Человек ел с жадностью. В эту минуту он походил на зверя, как без сомнения походил и тогда, когда убил ребенка, — ничего человеческого в нем не было заметно.
Когда он закончил есть, я спросил, что он делал с утра субботы.
Тогда он вдруг встрепенулся.
— Я ходил пешком в Вильнев-Сен-Жорж, — сказал он, — но, не найдя работы, возвратился в Париж. У заставы Этуэль я заработал несколько грошей, помогая разгружать телеги с углем, тогда я купил немного хлеба и колбасы. Потом я стал бродить по Парижу наудачу, не имея денег, чтобы нанять себе угол. Под утро я очутился около лионской станции. Совершенно измученный, я заснул на скамье. Проснувшись, я на последние остававшиеся у меня гроши купил газету, в которой прочел, что меня обвиняют, будто я совершил насилие над маленькой Александриной. Это неправда! Я только убил ее! Я пришел сюда для того, чтобы сказать вам это. Я был слишком утомлен, чтобы добраться пешком до сыскного отделения, и взял извозчика. Потрудитесь ему заплатить!
Тогда он рассказал о своем преступлении с поразительным цинизмом, упрямо отрицая только один пункт, а именно, что он совершил насилие над малюткой.
— Когда я пришел утром, — говорил он, — застал только одну Александрину. Я знал, что ее мать обманывает меня со своим прежним любовником. Я хотел узнать правду и стал допрашивать девочку, но она отказывалась сказать. Тогда я схватил ее за горло и крепко стиснул руками. Я не заметил, как задушил ее, тогда я сунул труп под кровать. Вот и все.
Негодяй до последней минуты отрицал насилие, но присяжные единогласно присудили его к смертной казни, и 2 июля 1896 года его голова упала на плаху на площади Рокет.
Глава 13
Отравительница
Читатель, наверное, заметил, что я ничего не говорил о категории преступников-отравителей, но на это есть очень простая и уважительная причина. За время моей службы в сыскной полиции мне только раз пришлось вести дело об отравлении.
Отсюда, конечно, не следует, что этот вид преступлений окончательно вывелся и что общественная мораль сделала такие блистательные успехи, что в жизни уже не встречается отравителей.
К сожалению, я должен признаться, что, по моему мнению, отравления не только не вывелись, а, наоборот, сделались более частыми и более безнаказанными, чем когда-либо, потому что наука сделала такие поразительные успехи, что теперь можно почти безнаказанно отравить своего ближнего, и никакие вскрытия, никакие анализы не откроют ни малейших следов яда.
Итак, чтобы открыть отравление, если только преступник ан courant науки, необходимо, чтобы случай дал в руки полиции неожиданное доказательство.
И вот, исключительно благодаря случаю, мне удалось открыть одну «отравительницу».
Некто господин X., коммивояжер по профессии, получал свои корреспонденции, адресованные ему «до востребования», предположим, под литерами С. В. в почтовой конторе на площади Французского театра.
Однажды утром, придя за получением писем, он был крайне удивлен, когда ему вручили вместе с другими корреспонденциями маленький синий конвертик городского письма с надписью, сделанной совершенно незнакомым почерком. Он вскрыл депешу и прочел приблизительно следущее:
«Дорогая и горячо любимая.
Я видел твоего мужа и не без некоторого удовольствия заметил, что недуг серьезно прогрессирует. У него ни кровинки в лице, губы посинели, глаза впали. Я думаю, мы можем надеяться, что менее чем через месяц окончательно отделаемся от него».
В заключение следовал маленький постскриптум:
«Завтра я доставлю тебе еще один пакетик».
Бедный коммивояжер, ошеломленный этим посланием, подумал сначала, что сделался жертвой чьей-нибудь глупой мистификации, но, рассудив хорошенько, сообразил, что, может быть, и в самом деле случай дает ему доказательство возмутительного преступления, не доведенного еще до конца.
Наверное, это адюльтерная драма, но, может статься, еще возможно предотвратить ее страшную