– Все в Дерябинскую тюрьму, собирай вещи и выходи, – приказал он.
«Нет! Нет – хорошо!!» – сейчас же мелькнуло в сознании. – Слава Богу, пока еще в тюрьму, а может быть, и…» Но комендант выкрикивал уже новые фамилии. Этот список был более короткий, кончался также назначением в какую-то другую тюрьму, но и в нем нас не значилось. Мое настроение становилось уже почти хорошим, я даже с довольством посмотрел на брата и вдруг услыхал:
– Мордвиновы, Анатолий и Павел – в Трубецкой бастион! Ну, торопись, торопись, – добавил Галкин и вышел.
Вся камера заметалась и заговорила. Никто такого скорого решения своей участи, видимо, не ожидал. Упования, связанные с допросом и жалобами на произвол местных властей, рушились самым насмешливым образом. Особенно волновались и недоумевали кронштадтские моряки с адмиралом Веселаго во главе. Действительно, их перевод из одной тюрьмы в другую мог быть совершен совсем просто, без сложного завоза для чего-то на Гороховую, 2.
Я стоял придвинутый к стене, не принимая участия в общей суматохе, и силился что-то сообразить. Громкий голос милого адмирала Веселаго, называвший нашу фамилию, заставил обернуться в его сторону.
– Кто эти несчастные Мордвиновы, – заботливо спрашивал он, – где они? Покажите их скорее мне! Хочу непременно пожать им руку на прощание. – Он протиснулся в своей уморительной крылатке ко мне и брату и, пожимая нам крепко руки, быстро говорил: – Ах, вы, несчастные, несчастные! Какой ужас вам предстоит. Сам долго сидел в каземате, хуже и представить нельзя – это не тюрьма, а могила. Чем вы им там не угодили, что только вас двоих запихивают в этот ад? Ну, помогай вам Бог. – И адмирал, еще раз сердечно пожав нам руки, направился к двери, через которую густой толпой уже выходили заключенные. Около нас очутился Лебедев. Его никуда не переводили; он оставался еще долго в Чека. С сердечной заботливостью он совал мне на прощание кусок хлеба и торопливо спрашивал:
– Где твоя жена? Давай скорей ее адрес; я как-нибудь сообщу, что вас упрятали в крепость, а то вы там умрете с голоду.
– Ну, иди, иди, живо, – кричали появившиеся конвойные и подталкивали нас к выходу. Я все же успел сказать Лебедеву адрес моей тети, так как жена находилась еще в деревне. На дворе уже распределяли по партиям.
– Где тута Мордвиновы? – кричал неистово какой-то красноармеец. – Эй, Мордвиновы, выходи сюда, становись особо!
Первая, особенно многочисленная партия в сопровождении очень немногих конвойных скоро ушла. За ней последовала и вторая. Мы с братом остались стоять во дворе. Нас двоих, как особо важных преступников, окружили целых 6 конвойных, но чего-то еще ждали.
– Куда ж это третий запропастился, – вдруг забушевал стоявший до того смирно длинный, худой, косматый, полупьяный красноармеец, видимо, назначенный за старшого. – Чего его там не волокут!
«Кто этот третий, – подумал я, – ведь только нас двоих назначили в бастион?» Мое недоумение было сейчас же разрушено. На двор откуда-то вывели, подталкивая, хорошо одетого, но без пальто и шляпы, молодого полного господина с нерусским крупным лицом и живыми движениями. В одной руке он держал небольшую корзиночку, видимо, со съестными припасами, в другой на открытой ладони бережно нес крупную кисть винограда. Как я узнал по дороге, это был Першиц, владелец известного дорогого ресторана на Петербургских островах. Он сидел на Гороховой в какой-то другой, более удобной камере, и приказание отправляться в крепость застало его совершенно врасплох, в тот самый момент, когда он разбирал только что полученную посылку от жены. Его так и вытолкали на улицу, не позволив взять пальто и шапку. В таком необычайном виде он и дошел с нами до крепости.
VII
Красноармейцы взяли почему-то ружья наперевес, и в таком грозном виде мы вышли за ворота. Там мы остановились, и наши конвойные перестроились. Двое пошли впереди, двое сзади, остальные по сторонам. Не только «старшой», но и все они были полупьяны, шли медленно, покачиваясь, ругались, размахивали винтовками в воздухе и неимоверно кривлялись. Другого выражения для этого запугивания прохожих и нас я не умею подобрать. Было 3 часа дня. Народу по пути попадалось мало. Все встречавшиеся с испугом сторонились от нас. Только лишь одна бедно одетая сердобольная старушка вздумала из любопытства пройти несколько шагов рядом с нами. Я никогда не забуду ни того «остервенения», с каким наши боковые конвойные бросились на нее в атаку, в штыки, ни того проворства, с каким это сморщенное, крохотное существо шарахнулось в ужасе от них в сторону. Першиц, несмотря на свою полноту и нездоровый вид, оказался очень подвижным человеком. Он не переставал всю дорогу уговаривать конвойных завести его по пути домой или хотя бы дать возможность опустить в почтовый ящик письмо к жене, которое у него было уже заготовлено. Конвойные же на все его просьбы отвечали лишь большим глумлением и кривлянием. Я никогда раньше не мог и предполагать, чтобы русский пьяный или полупьяный мастеровой так близко мог походить на гибкого клоуна, и до сих пор вспоминаю с гадливым отвращением этих красноармейцев Чеки. Вероятно, они и не были мастеровыми, а были набраны из среды особо преступных профессий, где были нужны особая ловкость и изворотливость. Я был убежден, что именно эти люди производили расстрелы в крепости и издевались над своими жертвами. Так и оказалось в действительности.
От Гороховой до крепости недалеко, и мы вскоре дошли до ее ворот. Красноармейцы плотнее придвинулись к нам и стали кривляться и глумиться еще усиленнее:
– Вот они, цари кровопийцы-то наши, где лежат! – кричал, весь изворачиваясь и заглядывая как-то снизу вверх в мое лицо, ближайший ко мне, особенно наглый конвойный и, указывая штыком на Петропавловский собор: – Погоди… не засидишься и ты, через денек и тебя тоже к твоим любимчикам отправим.
Совсем недалеко от собора находилось какое-то небольшое низкое здание. Мы завернули к нему и через подъезд всей гурьбою ввалились в большую пустынную комнату, где никакой мебели, кроме голого стола, не было. На шум и выкрики конвойных к нам вышел в красноармейском одеянии какой-то человек самого грубого и тупого вида.
– Ну, забирай, – сказал ему старшой и подал принесенный с собою клочок бумаги. – Да гляди, чтобы не убегли… Птиц-то тебе важных приволокли.
– Знаю сам, чего кричишь, – сказал с самодовольством наш новый владыка. – Будьте покойны… Кто ко мне попал, тот не убегнет.
– Ну, то-то! А теперь прощай, нам еще закусить зайти надо. – И конвойные той же шумной толпой покинули комнату.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});