«Молодец, брат», – подумал я. Такая простая возможность мне тогда не приходила в голову. Впоследствии (да и сейчас) я не переставал удивляться, отчего мы этой счастливой готовностью конвойных не воспользовались до конца и не купили у них наше полное освобождение, конечно, за более соблазнительную для них сумму. Правда, ни одной копейки у нас больше не оставалось, но необходимые деньги мы, наверное, могли бы получить от нашей, тогда весьма еще состоятельной, тети, очень нас любившей и заменявшей нам нашу мать.
Я убежден, что наши конвойные легко бы пошли навстречу нашим доводам. Им было бы нетрудно в тогдашнем водовороте скрыться в какой-либо деревне или оправдаться в нашем бегстве перед «товарищем начальником»; а мы легко могли бы раствориться «в столичном населении», где мы бы не были такими заметными людьми, как в нашем уезде. Вероятно, глупая, почти ни на чем не основанная надежда на предстоящее освобождение на Гороховой, боязнь за находившуюся под неослабным надзором семью, а отчасти и нежелание «подводить» добродушных конвойных были причиною того, что в доме нашей тети мы пробыли всего несколько нервных минут.
Был уже вечер, когда мы туда пришли. Старик швейцар, видимо, знавший давно, что мы сидим в тюрьме, очень обрадовался нашему неожиданному появлению, но, увидев сзади нас конвойных, заволновался.
– Дома ли А. А.? – спросил я его. – Нельзя ли ее попросить сюда?
– Дома, дома! Пожалуйте, – засуетился он. – Сейчас позвоню наверх. Сейчас… Очень они теперь убиваются, – прибавил он теперь тихо. – Даже плакали, только вот сию минуту проводили обоих сыновей на юг… Бог дал пропуск в Екатеринодар достать…
Сверху выглянула сначала горничная, а затем быстро по лестнице сбежала и сама тетя. Как сейчас вижу ее лицо, радостное при виде нас и испуганное, когда она заметила вооруженных конвойных.
– Что это за люди? – прежде всего спросила она.
– Нас переводят на Гороховую, два.
– Зачем?
– Наверное, чтобы освободить, – сказал я для своего, а больше для ее успокоения. – Вот и наши конвойные так думают.
– Что ж мы тут на лестнице стоим, – сказала уже спокойнее тетя. – Пойдемте наверх.
– Нельзя, – строго сказал младший конвойный. – Ведь было выговорено.
– Ну, чего тут нельзя, – возразил я и стал подниматься по лестнице.
– Тогда и мы с вами, – сказал старшой. Но дальше передней мы не пошли. Не хотелось вводить грязных красноармейцев в такую чистую и уютную квартиру тети.
Столько надо было сказать и спросить, а сказано и спрошено, как всегда в таких случаях, ничего не было. Я только узнал, что моя жена еще накануне была в Петербурге, а затем снова уехала, чтобы быть ближе к моей тюрьме.
О Гороховой, 2, мы, жители деревни, в те дни не имели никакого понятия. Это проклятое учреждение тогда еще только образовывалось, как мы наивно предполагали, вероятно, для контроля над тюрьмами, а потому, вновь уверив тетю, что нас потребовали туда, наверное, для освобождения, мы вышли на улицу.
Петроград в последний раз я видел только мельком, после моего ареста Крыленко. Теперь он поразил меня жуткою пустынностью. Несмотря на то что было не позднее 8 часов вечера, город будто вымер. На неосвещенном Невском проспекте не было не души. Идти дальше со своим узлом я был уже не в состоянии и просил конвойных нанять нам извозчика. Они согласились при условии, чтобы мы наняли другого и для них. Только лишь у Садовой улицы нам удалось найти двух возниц за громадную еще для того времени плату по 30 руб. каждому. Мы сели с братом на одного, конвойные на другого, и мы торжественным поездом двинулись на Гороховую, 2. Я думаю, редкий в то время ехал так удобно и так глупо на собственный счет в эту прославленную ужасом тюрьму…
V
Гороховая, 2, оказалась зданием бывшего градоначальства6. Ничем зловещим она себя снаружи не выдавала. Не видно было тогда около него и усиленных красноармейских постов, а внутри царствовала полная, хотя и немного жуткая тишина. Я не знал еще, что это разбойничье учреждение не любит дневного света и живет своею хищною и воровскою жизнью лишь по ночам. Попасть в него в нашем положении оказалось чрезвычайно легко. Мы подъехали со стороны Гороховой, и стоявший у ворот вооруженный красноармеец пропустил нас внутрь, не спрашивая никакого пропуска у конвойных и, кажется, даже не посмотрев на нас. Тогда меня это и не удивило, но, думая об этом обстоятельстве теперь, мне снова представляется, насколько легка была возможность для нескольких предприимчивых людей проникнуть под видом арестованных и их конвойных в эту чрезвычайку, выпустить узников и без всякого труда расправиться с обитателями этого змеиного гнезда. Но, вероятно, уверенность большевиков в своей силе и запугивании была основана на действительности, и они, столь пугливые во всем, тут не допускали и мысли о подобной предприимчивости. Впрочем, на площадках лестницы, по которой мы поднимались, стояли одинокие пулеметы, но и их легко было захватить, так как никакой стражи ни вблизи них, ни на всей лестнице не было.
Нас ввели в большую, совершенно пустынную залу с хорошей мебелью по стенам, освещенную большой электрической люстрой. От соседних, также очень просторных комнат зала отделялась двумя арками. В одной из них, ближайшей ко входу и превращенной в отдельное узкое помещение, стоял в виде барьера письменный стол. За столом сидел какой-то неопределенного вида субъект в красноармейской рубашке. Конвойные подошли к нему, что-то сказали, указывая на нас, и подали запечатанный конверт. Чекист выдал им одну из заранее заготовленных расписок в принятии арестованных, и наши конвойные, пожелав нам скорого освобождения и протянув на прощание даже руки, вышли из зала. Мы остались стоять около арки. Неопределенный субъект лениво, со скучающим видом, распечатал принесенный пакет и начал небрежно читать. В листках, которые он читал, заключалась наша судьба или по крайней мере намек на то, что нас здесь ожидало. Я поэтому силился заглянуть через его плечи в эти бумаги, среди которых заметил и телеграммы. Но я был близорук и, кроме своей фамилии, написанной особенно крупно, ничего разобрать не смог. Бумаг было на удивление много, и чекист их долго просматривал. Когда он наконец кончил, я обратился к нему:
– Скажите, зачем нас сюда привезли?
– Не могу сказать, – ответил совершенно безучастно он. – Вот придет следователь… А пока посидите здесь в углу, можете и вещи с собой оставить. – И, взяв бумаги, встал и куда-то вышел. Я был наивно изумлен количеству унесенной им о нас переписки, так как никакого другого «преступления», кроме того, что мы были гвардейскими офицерами, отказавшимися служить в красной армии, к нам в уезде предъявлено не было. Видимо, добровольные сыщики из нашей родной деревни следили за нами давно и ревностно снабжали пастуха Кольцова всевозможными доносами на наш счет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});