— Тебе надо изучить индийскую мифологию, в высшей степени эротическую. «Камасутра», например, освещает фактически бесконечное разнообразие способов любви.
— В самом деле? — она вздохнула, ее глаза стали грустными под длинными ресницами, — я должна признаться, что я почти неграмотна в том, что касается культуры южной Азии… и интересует меня отнюдь не то, что можно вычитать в толстых пыльных фолиантах. Надеюсь, ты в деталях познакомишь меня с «Камасутрой»?
— С удовольствием, мэм. Полагаю, мы начнем с самых основ, так искренне поддерживаемых твоими трудолюбивыми миссионерами. — Он положил ее на пол, его губы заскользили по ней.
Очень нескоро она высвободила руки и обняла его:
— Это как откровение.
Следующие несколько дней промелькнули быстро. Часто, как только могли, они любили друг друга, выкраивая время от разнообразных обязанностей, а иногда не встречались из-за крайней усталости. И тем не менее, несмотря на истощение, они занимались любовью с отчаянием, уверенные, что каждый раз может быть последним. «Кама-сутра» вскоре была отброшена: их изощренное воображение превзошло все ее откровения. Охваченные любовью, они теряли чувство времени в объятиях друг друга, а время незаметно ускользало.
Их отношения не остались незамеченными, особенно, возбуждая ревность Мариан. Ее интерес к Дереку рос по мере того, как его интерес к ней угасал. Однажды утром она подстерегла его в отдаленном крыле резиденции, куда он был вызван для беседы с Хэйвлокком. Ее длинные белые пальцы прикоснулись к его рукаву, когда он проходил.
— Дорогой, — заговорила она настойчиво, — я должна поговорить с тобой, пока мы одни. Родни уже у Хэйвлокка. Он рассказал мне, что вы собираетесь предпринять опасную акцию и что есть возможность для нас освободиться с помощью генерала Кемпбела.
Дерек сухо кивнул:
— Я отправлюсь сегодня ночью.
Она кинулась к нему на шею.
— Возвращайся ко мне. Я не вынесу расставания с тобой.
Он мягко освободился от нее:
— Мариан, ты теперь замужняя женщина. Все, что было между нами, давно прошло. У тебя есть Родни, у меня — Анне-Лиз.
— Но она…
— Она станет моей невестой, как только пройдет время ее траура.
Зеленые глаза Мариан сощурились, в ней бушевала злоба:
— Как она может быть так чертовски лицемерна? Я отлично знаю, что ты спал с ней… и делаешь это регулярно в последнее время. Она не пользовалась своей постелью последние три ночи. Кроме того, она не скрывает, что не хочет выходить за тебя замуж. А что касается Сандервиля… и Роберта? Они оба наверняка имеют на нее такое же право, как и ты!
— Мариан, ты одна из тех женщин, кто не имеет права бранить Анне-Лиз за то, что она передумала. — Он усмехнулся, а потом сказал спокойно: — И за то, что мы были любовниками. Мы ведь были вместе еще до того, как она встретила Конрана. А уж насчет Роберта и особенно Сандервиля я не беспокоюсь!
Лицо Мариан исказилось от боли и злобы:
— Ты никогда не любил меня. Ты использовал меня…
Он слегка встряхнул ее:
— Остановись, Мариан. Я любил тебя, безумно. Ты оставила меня, согласись, что именно так и было. А когда Анне-Лиз вошла в мою жизнь, то меня перестали интересовать все другие женщины. Я всегда буду помнить тебя, но наше время ушло.
Она сильно ударила его, потом снова замахнулась, но он схватил ее и тряхнул, чтобы привести в чувство. Мариан отшатнулась и тихо и угрожающе прошипела:
— Ты не прав, что все кончилось, Дерек. Ты вернешься ко мне. Подожди и увидишь. — Она гордо вскинула голову и удалилась.
Дерек смотрел ей вслед с каким-то трепетом. Анне-Лиз была слишком наивна, чтобы бороться с циничной Мариан, с ее женскими уловками. Но он ничем не может помочь Анне-Лиз: он обязан выполнить поручение Хэйвлокка.
Дерека почему-то охватила тревога. Лучше всего будет попросить Сандервиля не выпускать Анне-Лиз из поля зрения. Хотя Мариан не всегда выполняет то, что обещает, но сейчас, он был уверен, дело обстоят иначе.
Дерек прощался с Анне-Лиз в сумерках, в маленькой позолоченной комнате. Она сидела на полу в своем простом поношенном сари, ее волосы были замотаны узлом на затылке. Хотя под глазами Анне-Лиз были синяки от усталости, он подумал, что никогда не видел ее такой красивой. Она казалась меньше и моложе, чем всегда, каким-то отрешенным существом, как будто она уже стала воспоминанием. Он не мог избавиться от чувства, что никогда больше ее не увидит, и, когда он опустился на колени, чтобы поцеловать ее, то делал это с тоской и жаждой, с тем голодом, который никогда не будет удовлетворен. Она пришла в его объятия, доверчивая, как ребенок, и страстная, как женщина. Нежно и трепетно она ласкала его шею, впадинку на ней там, где была расстегнута рубашка. Ее руки проскользнули ему под рубашку и начали поглаживать его соски, ее губы опускались все ниже в то время, как он сжимал ее:
— Лиз, у нас мало времени, — хрипло проговорил он, когда наконец поднял голову. — Я просил Роберта взять тебя с собой в Клермор, если со мной что-нибудь случится. Ты сможешь спокойно жить там всю жизнь на доходы от имения… хотя, как хочешь.
— Пожалуйста, — сказала она ласково, — не говори так, как будто ты никогда не вернешься. В моем сердце так много страха сегодня… и так много любви. — Ее пальчики дотронулись до его губ, ее глаза потемнели от боли расставания. — Поцелуй меня, любимый. Дай мне услышать биение твоего сердца у меня на груди, как в те долгие ночи, чтобы я могла вспомнить это и поверить, что мы встретим рассвет вместе. Я люблю тебя всем своим существом… — Ее голос прервался — он заглушил ее слова жадным поцелуем.
Наступавшая ночь, казалось, сомкнулась над ними с обманывающей вечностью: в ней не было напоминания о том, что придет утро. Ее сари легко поддалось его ласковым пальцам, позволяя им нежно касаться ее обнаженной горячей кожи. Тонкая материя упала с ее плеч на пол. Она изогнулась, ее губы приникли к нему с растущим волнением ожидания.
Он позволил ей откинуться на спину, его губы скользили между ее грудей к пупку, его язык дразнил ее, двигаясь вниз, затем он поднял ее. Ее спина изогнулась, она вздохнула, когда он нашел секрет ее женственности, его ласки вызывали в ней буйный восторг. Ее пальцы увязли в его волосах в то время, как жар разливался по ее телу, как солнечный свет. Прикосновения его языка становились невыносимыми, заставляя ее все больше раскрываться перед ним, умоляя его едва слышными непроизвольными всхлипываниями войти в нее, наполнить ее… и когда он уступил ее мольбам, она застонала хрипло:
— Сейчас, да… сейчас. Пожалуйста, я хочу всего тебя… люби меня!