меня работа в кино — единственное, что мне доставляло удовольствие в этом мире, и я была преисполнена решимости не бросаться ею. Правда, я тогда не понимала, что желание оградить себя приводило к появлению иных, более коварных опасностей, действовавших исподволь. Когда Эрнст Любич приехал наконец в Голливуд[188], у нас состоялась трогательная, нежная встреча старых друзей. Мы много смеялись, вспоминая прошлое время, пусть даже немного и прослезились. Вдруг он мрачно буркнул:
— Нужно серьезно поговорить, Пола. Понимаешь, я очень за тебя беспокоюсь!
Не веря своим ушам, я изумленно вытаращила на него глаза.
— Как? Почему? Дорогой мой, я же тут наверху блаженства…
— Ты бы поостереглась, а вдруг окажется, что все твое блаженство мигом развеется, как дым… Ведь твоя репутация становится все хуже и хуже.
Я никак не могла понять, о чем он… Неужели про меня рассказывают какие-то сплетни? Но из всех, кто работал в Голливуде, я вела самое скромное и безупречное существование, выполняла свою работу, а потом отправлялась домой, притом в одиночестве. После разрыва с Чаплином у меня даже не появился хоть какой-нибудь кавалер. Вечеринки я устраивала нечасто — раза два-три в месяц, причем звала на них только самых близких друзей. Обычно велись разговоры про театральные спектакли, про книги, искусство и международные события. В общем, это никак не походило на безудержные вакханалии.
— Тебя тут называют «гордячкой», — продолжал он. — Ты для них — сноб. Ты недоступная, а ключевое слово здесь, вероятно, «элитарная».
— Но я не люблю толпу. Сам же знаешь… — запротестовала я. — Пока я могу выполнять свою работу и пока киностудия довольна результатом, мне совершенно неважно, что обо мне думают, да кто угодно.
— Напрасно. Единственное, что реально существует здесь, в Голливуде, это только мнение о тебе… Голливуд — это же Вавилон, с огромной башней, возведенной с помощью пустой болтовни. Здесь не доверяют тем, кто не желает жить в центре внимания окружающих.
— Но я позирую для рекламных фотографий… даю интервью… Что им еще нужно?
— Да, но ты говоришь исключительно об искусстве! Разве тебе не понятно, что деятели искусства здесь никого не интересуют? Им нужно, чтобы ты проводила время среди них, бывала «в свете». Чтобы все тебя видели. Чтобы ты была блистательной, гламурной… Они хотят, чтобы ты вела себя как настоящая кинозвезда!
Он вынул из своего кармана газетную вырезку и подал ее со словами:
— Вот это ты видела?
— А-а, ну да, — ответила я безразличным тоном. — Полный вздор.
Эту статью про меня опубликовал один из влиятельных журналов, который издавался для любителей кино и поклонников кинозвезд. Заголовок гласил: «Эта высокомерная звезда не желает появляться на людях».
— Пола, если пресса начнет писать о тебе в таком тоне, твои дни в Голливуде сочтены…
По прошествии нескольких лет его предупреждение, увы, сбылось, и мне пришлось в этом убедиться… А в тот раз, когда он только высказал это, я спросила его вполне искренне:
— Так что же нужно делать?
— Ты — прелестная, одаренная, восхитительная женщина.
Вот и поделись с людьми своей прелестью, своим даром. Я решила последовать совету Любича. Начала позировать фотографам в своем доме, чтобы журналы публиковали целые развороты моих фотографий. Стала ходить на светские приемы, на большие званые вечеринки. Давала интервью, причем тщательно подбирая слова, лишь бы не проявить даже проблеска ума… Благодаря такой пустопорожней суете Голливуд постепенно начал прощать мои прежние прегрешения и воспринимать меня как родную душу…
Пола Негри, Голливуд, 1923
Но когда конвейер рекламной деятельности пришел в движение, остановить его уже стало невозможно. Что бы я ни сказала, это воспринимали как новостной повод. Какую бы одежду я ни носила, это становилось модным во всем мире. От меня пошла мода на разные новинки: зимой я носила высокие русские сапоги, а летом древнегреческие сандалии на ремнях, причем во втором случае делала педикюр, покрывая ногти ярко-красным лаком. Одна женщина, увидев это, даже закричала, что у меня, мол, все пальцы в крови… Но уже через несколько недель женщины повсюду стали красить лаком ногти на ногах… Однажды вечером я очень поздно приехала домой после работы, а мне нужно было срочно отправляться на очередной грандиозный прием, который устраивала Уида Фицморис.
Времени сделать прическу не было, и я просто наскоро замотала голову шарфом из плотного шелка с блестящей металлической нитью. И надо же — вскоре тюрбаны такого типа стали модными, а дизайнеры шляп нажили целые состояния на вычурных копиях моего случайно подвернувшегося под руку куска ткани. Примерно в ту же пору среди обитателей голливудской киноколонии быстро распространилось новое заболевание… У многих возникло крайне заразное стремление потратить безумные средства на строительство домов, которые выглядели бы как дворцы. Кинозвезды боролись друг с другом за право стать обладателями самых крупных и дорогих земельных владений в окрестностях. Чаще всего, правда, там возникало «диво дивное», нечто напоказ, а не собственно дом для жилья. Владельцы таких дворцов обычно не жили в них, поселяясь в своих королевских покоях лишь в разгар рекламной кампании, пока вовсю не прославят невиданные достоинства и преимущества своих владений. Но вокруг домов все было таким одноликим, что пресс-релиз, описывавший одно из таких поместий, удалось бы легко использовать для описания какого угодно еще, лишь заменив имена его хозяев.
Впрочем, в моем случае имелось немало причин, почему я довольно быстро поддалась этой всеобщей экстравагантной болезни. Мне совершенно не нравилось жить в унылом доходном доме на Голливуд-бульваре и очень хотелось оказаться в буколической атмосфере Беверли-Хиллз. Земля там стремительно дорожала, поэтому считалось, что покупка как можно большего участка — очень разумное вложение средств, а еще я по-прежнему следовала завету моей матери — человеку нужна своя крыша над головой.
Я купила дом на Беверли-драйв белого цвета, в колониальном стиле, когда его еще строили. Американские кинозвезды тогда имитировали архитектурные изыски дворцов в Версале или Альгамбре, а вот кинозвезда родом из Польши выбрала такой дом, который вполне мог бы находиться по соседству от поместья Маунт-Вернон[189]… Насколько фасад дома был прост, настолько участок вокруг него был исполнен разнообразия: теннисные корты и плавательный бассейн, розарий и итальянский парк, огород, гараж на четыре автомобиля и испанский дворик с великолепным фонтаном, а в подвальном этаже даже имелся приватный просмотровый кинозал… Для ухода за этим домом требовался персонал из шести человек, в том числе английский дворецкий и первоклассный повар. Грандиозная ванна из черного мрамора, вровень с полом, казалось, была