была совершенно неожиданной та симпатия к колхозному образу жизни, к колхозным порядкам, которую я обнаружил. Помня сопротивление крестьян во времена коллективизации, я был уверен, что возвращение собственности будет для всех небесным даром. Но не тут-то было: всё оказалось не так. Многое, очень многое в колхозном строе не нравилось станичникам – ругали они его последними словами. Ругали бригадиров, неграмотность председателя, пьянство начальства (и не только начальства), казнокрадство. Но последнее вовсе не означало необходимости распустить колхозы. Скорее, лейтмотив был такой: хорошо жить миром. Вот бы те из райкома да края не мешали нам! Своим бы умом пожить! И слышал я такое не сегодня, а в середине годов семидесятых, двадцать лет тому назад!
Потом я пытался перепроверить подобные впечатления и в Калужской области, и в Белоруссии, и в Подмосковье. Тенденции сохранялись, хотя они и были менее яркими и отчетливыми, чем на Северном Кавказе. Там еще довольно сильны казацкие традиции – они давали дополнительный фон. Кроме того, колхозы в Ставрополье были богатые, люди жили в довольстве – стоило ли этим рисковать? Конечно, не все ладно – невооруженным глазом были видны плоды бесхозяйственности, плохой организации. Все понимали, что в тех благополучных краях можно жить куда лучше. Впрочем, для того чтобы это понять, не нужно было быть специалистом, в этом мог разобраться даже математик.
Вот о том и печалились мужички.
Но многое я еще тогда не понимал. Конечно, богатство края играло свою роль, играли роль и традиции казаков, привыкших жить миром, многие из них полагали, что и в колхозах миром можно всё устроить чин-чином. Но не только в традициях было дело.
Однажды я разговаривал с одним очень пожилым колхозником из иногородних. Из небогатых середняков. Он еще помнил, как хозяйствовал самостоятельно. Задал я ему один прямой вопрос: хотел бы он иметь собственный надел, работать самостоятельно и жить независимо? Ответ был длинный и неоднозначный: «с одной стороны – с другой стороны». Но главное было в том, что мой собеседник в любых условиях не очень бы стремился снова стать единоличником. Да, живет он похуже, чем до коллективизации, хотя в отличие от казаков был середняком из середняков: казаки, те, по его мнению, больше на кулаков смахивали. Но работал он тогда от зари до зари. И если землю дадут, то снова ему также придется работать. Но даже не это его пугает. Сегодня он под защитой государства. Оно за него думает, но оно же его и кормит. «А если неурожай? А появится новая техника? А как торговать зерном? Это не виноград отвезти на базар. Как нынче, так спокойнее». И я понял тогда истинный смысл некрасовских строк:
Порвалась цепь великая,
Порвалась и ударила:
Одним концом по барину,
Другим по мужику!..
И обрел я тогда глубочайшую убежденность: конечно, колхозы в их современном виде долго не просуществуют, но упаси, Боже, их распускать декретом. Все должно делаться медленно и сверхосторожно. Нельзя, чтобы при разрыве цепи удар пришелся по производителю. В деревне мы сталкиваемся с извечным противоречием, присущим обществу и человечеству вообще. В нем должны уживаться очень разные люди. Одни с неуемной энергией – агрессоры от природы, стремящиеся к богатству и славе, готовые работать день и ночь и рисковать всем, даже жизнью, порой для мифических, им одним понятных целей. Но есть и другие, которые готовы удовлетвориться скромной жизнью. Они избегают напряженной работы и особенно ответственности. Им важнее всего гарантированность, стабильность существования. Их страшит неизвестность перемен.
Это разнообразие людских характеров и стремлений – залог неравенства людей, их борьбы между собой и трудностей в их совместной жизни. Но оно же и счастье рода человеческого, это его шанс для преодоления всего того, с чем человек сталкивается на тернистом пути своей истории.
Вот тогда, на грани восьмидесятых, я понял неизбежность и неотвратимость перестройки всей организации нашего сельскохозяйственного производства. Ну и в силу своей профессии начал обдумывать возможную стратегию перестройки сельского хозяйства и принципы необходимой (я бы сказал, неотвратимой) «революции сверху». Я пробовал делиться своими мыслями, но меня не очень понимали – и реформаторы, и консерваторы. Ближе всего к моему пониманию был В. А. Тихонов. Но у него была совсем иная аргументация. Понял я в те годы и то, что именно сельское хозяйство – ключ будущего развития страны. Его судьба куда важнее для страны, чем любые ракеты и танки, и промышленность должна научиться давать в достатке и дешево всю необходимую деревне технику. Нет вопроса деревни – есть вопрос страны. Но как его решить? Одно очевидно: город должен сделаться экономическим партнером деревни, а рынок – ориентированным главным образом на деревню. И без активной политики государства этого сделать нельзя.
Нечто подобное я однажды сказал М. С. Горбачеву. Он внимательно посмотрел на меня, ничего не ответил, но, как мне показалось, именно с этого момента стал относиться ко мне со вниманием и несколько раз просил кое о чем подумать.
Итак, я понимал, что без революции сверху не обойдешься. Декреты необходимы. Но такие, которые бы освобождали волю людей, давали проявиться тому естественному неравенству людей, которому человечество обязано своим развитием. Должны быть декреты, которые способны уберечь человека от грозящих ему опасностей. А эти опасности предстоит еще увидеть! И не так много людей способны предусмотреть их появление.
Вот здесь мы и приходим к неизбежной проблеме собственности – собственности на землю.
Земельная собственность – что я под этим понимаю
Деревня – именно здесь решается сегодня судьба страны, судьба нации. И это несмотря на то, что деревня практически выродилась, и крестьянина как общественной силы в стране уже нет. Нам сегодня надо не просто решать вопросы деревни, а в ряде районов страны воссоздавать деревню заново. Точнее, содействовать созданию нового деревенского мира, того необходимого фундамента любого общества и его культуры, который не только дает ему пропитание, но и является естественным связующим звеном между землей и человеком и, тем самым, воссоздает многие моральные ценности. Ощущение «власти земли», этой непреходящей, вечной ценности человека, не может не быть важнейшей составляющей культуры рационального общества.
Я убежден, что как только будет найден ключ к воссозданию деревенского мира и начнутся соответствующие процессы, городская жизнь тоже пойдет по новому, нужному нам руслу. Одним словом, стабилизация общества через стабилизацию деревенского мира. Если угодно, эта доктрина – изначальная позиция всех моих будущих размышлений. Она родилась во время моего «хождения в народ» и, как я понял позднее, она соответствует нашим национальным традициям. Многим она покажется спорной, но