начались съёмки фильма. Весна за окном цвела полным ходом, а Тамара лежала на кровати, зажав в пальцах телефон, и бессильно плакала. Казалось, весь мир внезапно показал когти и обратился против неё. Но зачем? Что она ему сделала?
И что ей делать теперь?
Если она будет упорствовать, наплюёт на слова Веника и родителей, наплюёт на всё и на всех, и будет дальше ездить и снимать со всеми их фильм, никому не сказав ни слова… Да, рано или поздно этот недуг вырвется из-под покрова тайны, и все о нём узнают. Но к этому моменту большая часть хронометража уже будет снята.
А что потом?
Другое развитие событий: она бросает всё и…
Дальше мысль просто не шла, настолько Тамаре становилось больно. Она не могла позволить себе просто взять и отпустить то, к чему они все приложили столько сил. К тому же, Виктор Саныч последней просьбой попросил её по мере сил заботиться о «Стаккато», потому что это его последнее, и самое важное детище.
Тамара сжала и разжала пальцы. От слёз измокла вся подушка, и даже в носу было солоно, как будто она только что окунулась в море. Что бы сказала сейчас бабушка? Наверняка успокоила бы по-своему, сказала бы, чтобы Тамара нос не вешала. Но была бы на стороне родителей, потому что желала бы внучке только хорошего… И все бы были на их стороне, и даже Тамара, отчасти, тоже. Но всё же…
— Я не могу… — шептала Тамара сквозь слёзы, сжав кулак и стукнув им в обои. — Не могу… Не могу…
«Что ты не можешь? — спросил её Стикер. — Всё ты можешь».
— Я не могу… сдаться.
Сколь ни сильны и неумолимы были обстоятельства, и даже если прогнозы Веника были на сто, тысячу, миллион процентов верны — Тамара отчётливо понимала, что не может отступить, потому что, если она это сделает, это будет уже совсем не её решение. Это будет выбор, к которому мир, Вселенная, вынудил её. Совершенно логичное, разумное, правильное со всех точек зрения решение, которое принял бы в подобной ситуации каждый здравомыслящий человек на планете. Из-за отказа от съёмок крохотного, ни на что не претендующего фильма и маленького театрального клуба, близкого к закрытию, — из-за отказа от них сохранить целостность собственных коленей, возможно, на всю оставшуюся жизнь. Может, конечно, и нет, но, скорее всего, да.
Но Тамара уже не чувствовала себя здравомыслящей, потому что с каждой выплаканной слезинкой в ней зрело желание возразить. Отказать Вселенной в её непререкаемой холодной заботе о Тамариных ногах, послать всё куда подальше — и хотя бы последние три месяца провести на ногах за созданием чего-то хорошего. Чего-то настоящего.
Встав на кровати, Тамара громко шмыгнула, вытерев лицо. Обернулась… и увидела сидящего на стуле за компьютерным столом Егора, который рассеянно смотрел в окно. Ей тут же стало неловко. Как давно он тут?
— И что решила? — спросил он тихо.
— Ты о чём? — Тамара усердно прятала лицо.
— Мне мама рассказала всё про твои три месяца.
— Врач же не хотел ей рассказывать.
— Попробуй маме не расскажи, когда ты ревёшь на весь больничный коридор после его слов.
— Что тебе здесь нужно?
— Поговорить с тобой… наконец-то.
— Нам не о чем говорить с тобой.
— Сейчас — есть о чём. О твоём «Стаккато». Ты же всё ещё хочешь туда ходить?
— Как будто это нужно спрашивать!!! Конечно, хочу! — Тамара вытерла глаза. — Но…
Егор тяжело вздохнул.
— А я хочу помочь тебе.
Тамара подняла брови, подумав, что ей послышалось, или что она что-то неправильно поняла.
— Чего…
— Того. Вы ведь фильм снимаете?
— Откуда ты знаешь?
— Мне Роберт рассказал.
— Что?! Вы общаетесь?!
Егор потёр глаза рукой — так Серёжа иногда делал.
— Я расскажу тебе всё, если мы сейчас с тобой нормально поговорим, и ты меня выслушаешь. Дома пока что никого нет, так что сюда никто не зайдёт.
Тамара в очередной раз шмыгнула носом, подобралась, отодвинулась спиной к стене и внимательно посмотрела на брата.
— О чём говорить? — спросила она напряжённо. — Как ты хочешь помочь мне? И как вы с Задирой…
Егор сделал очень глубокий вдох.
— Мне есть, что тебе рассказать, мышка. Не всё из этого ты поймёшь, кое за что разозлишься, а может, после этого совсем возненавидишь меня. Но, раз уж выдалась возможность, я уж лучше расскажу об этом.
— Не зови меня так.
— А как лучше — Многоножкой?
— Так тем более нет.
— В общем, с чего бы мне начать. Во-первых, ты, кажется, всегда считала меня каким-то злобным мини-боссом в игре. Считала, я всегда хотел для тебя только зла, видела во мне врага-надсмотрщика. Знай, что это не так. И не перебивай, пока я буду рассказывать — а я знаю, тебе захочется.
С самого первого дня, когда мама позвала меня, чтобы я за тобой приглядел, я заранее знал, как ты будешь смотреть на меня исподлобья. Всё оказалось даже хуже: ты и слушать меня не хотела, так что я особо не лез. Но, так уж вышло, в день, когда вы с Робертом пришли домой, я с ним познакомился. Когда он уже выходил от нас, я решил догнать его и поболтать: мне казалось странным, что в его-то возрасте он что-то с тобой мутит. И вдруг оказалось, что он очень даже нормальный чел, который беспокоится за тебя, старается всячески поддерживать и прочее, но при этом ты не центральный интерес его жизни. Врать не буду, это меня слегка успокоило. Так мы с ним и сконтачились. Обменялись номерами на случай, если вдруг что.
Через него я узнал больше тонкостей о твоей ситуации с этим «Стаккато». Что ты не просто рвёшься в какой-то там клуб, несмотря на больные ноги, а буквально сама его поднимаешь, всех толкаешь куда-то, и вообще не даёшь клубу схлопнуться. Узнав это я, если честно, очень тебя зауважал. В твоём возрасте мне бы не хватило сил ни на что подобное. Максимум, на тусовки да веселье… Вот к чему это привело в итоге, хех.
По просьбе мамы я присматривал за тобой, но, как видишь, не слишком усердно — не запирал тебя дома с концами, хотя такая видимость иногда была, а давал сматываться в клуб, и даже после школы не всегда поджидал у ворот. Иногда, признаю: приходилось валить всю вину на тебя, говоря родителям, что ты меня обманула. Ну а что мне было делать…
Кстати, веришь нет, но я даже на ваш первый спектакль попал. А