к чему вообще… — Тамара слегка опешила.
— К тому, что ты тоже врёшь, как и я. Ты ведь буквально кричишь: «Со мной всё в порядке! Я не инвалид! Я со всем справлюсь и всё смогу!»…
— А что мне остаётся — ходить прихрамывая? Поверь, я это к старости с такими ходулями ещё ой-ой-ой как успею. А пока у меня силы есть, я хотя бы не трачу их на граффити и вандализм.
— Туше.
— Откуда ты знаешь это слово? Вы что, на самом деле очень умный, мистер Тварин? И мне не говорите?
— Я щас тебя по заднице пну.
— Только попробуй!..
* * *
Если от стаккатовцев у Тамары худо-бедно получалось скрывать свой недуг, то от семьи — не получилось, и мама заметила ухудшения почти сразу. Особенно когда в один день колени распухли, и Тамара ни шагу делать не смогла. После короткого честного разговора о том, сколько уже это продолжается, на Тамару накричали, сделали укол обезболивающего и повели на приём к старому-доброму Венику.
Тот попутно заставил делать ещё и рентгеновский снимок, а после — долго ждать, так что в школе у Тамары выпала целая пятница. И всё же хотя бы в «Стаккато» она надеялась успеть.
Хоть и понимала, что теперь её могут снова туда не пустить.
Веник, нисколько не изменившийся с их последней встречи, долго рассматривал рентгеновский снимок, прежде чем тяжело вздохнуть, откинуться на спинку стула и сказать:
— Ну что, Тамара, — её имя он язвительно выделил, — всё продолжаем на сцене плясать?
— Продолжаю, — сказала Тамара ровным голосом. — И буду продолжать.
— Ну что ж ты себя совсем не жалеешь, а? Всё-таки без ног хочешь остаться? — он показал ей рентгеновский снимок. — Из-за твоей упёртости у тебя развился артроз. Ты понимаешь?! Ко мне с артрозом только старики и взрослые спортсмены приходят! А у тебя за шестнадцать лет…
— Пятнадцать, — тихо поправила Веника мама.
— …это уже второй случай!!! Второй!
— Но как-то же можно это вылечить… — сказала Тамара.
Веник тяжело вздохнул во второй раз.
— Можно, Тамарочка, можно, всё можно, — сказал он не слишком утешительно. — Да только вот нужно было начинать думать головой ещё в прошлый раз!
Он поднял взгляд на маму, приложив руку к груди.
— Вы извините, что я голос повышаю, но я просто пытаюсь донести, что…
— Нет-нет, всё правильно, — сказала мама холодно. — Может быть, хоть так она что-нибудь поймёт. Что она инвалид, и что ей нужны соответственные условия.
Тамара снова почувствовала себя под градом пуль и обвинений. Веник снова заговорил с ней:
— Ты пойми, мы же не из вредности тебе толкуем, чтобы ты перестала этим заниматься. Мы не злые какие-нибудь, мы тебе помочь пытаемся. А ты себя гробишь! Свои ноги и родительские нервы! И бюджет семейный, наверняка, тоже. Потому что обезболивающие твои стоят весьма недёшево. Сегодня сделаете пункцию, я дам направление. Но учти, что это твои ноги полностью не вылечит. Отёк снимет, боль немного пройдёт. Но это всё впустую, если ты продолжишь так нагружать ноги. Пойми эти два простых слова: тебе нельзя.
Два этих слова Тамара терпеть не могла. Но она промолчала, сжав губы. Упрямство её слегка ослабло, но не желало угасать полностью.
Веник, быстрым росчерком выписав направление на бумажке, вдруг сказал маме:
— Простите за такую просьбу, вы не могли бы совсем немного подождать в коридоре? Я скажу Тамаре буквально пару слов.
«Что-то у меня дежавю», — подумала она невесело, когда за мамой закрылась дверь кабинета.
Они остались вдвоём. Веник сцепил руки, положив на стол, какое-то время смотрел перед собой и жевал губы.
— Кого ты играешь? — спросил он внезапно.
Тамара даже опешила.
— Я имею в виду — у себя там, в театре. Ты ведь играешь кого-то?
— Нет, — Тамара качнула головой. — Я больше ребятам помогаю, но на сцене пока что…
— Понятно.
Веник будто бы собирался с мыслями, прежде чем что-то сказать. «Ну не рак ведь у меня коленей, чего он мается…» — подумалось Тамаре.
— Слушай. Ты должна сама сделать выбор, поэтому я попросил твою маму выйти. Потому что то, что я тебе сейчас скажу, ей очень не понравится. Конечно, если ей не понравится, то тебя запрут в четырёх стенах и ноги будут целы. Иного выхода я здесь и не вижу, если честно. Но, видишь ли… в твоих силах пока что всё изменить, потому что мои прогнозы не всегда точны.
— И какой прогноз? — спросила Тамара осторожно.
Веник ещё раз взглянул на снимок её коленей. Оба опухли, но правое — чуть сильнее левого.
— При твоей текущей нагрузке твои ноги продержатся ещё от силы месяца три. Дальше начнётся необратимое разрушение сустава. А это, в лучшем случае, дорогая операция. А в худшем — инвалидность на всю оставшуюся жизнь.
У Веника были усталые глаза и жилистые руки. Он несколько мгновений глядел перед собой, чтобы медленно положить на стол рентгеновский снимок.
— Ну что, Тамара, доигралась? — прозвучали в тишине кабинета его слова.
…Из кабинета Тамара вышла как обухом ударенная. Обеспокоенная мама ждала её. Когда дверь закрылась, Тамара ещё острее почувствовала рукоять Стикера, вгрызающуюся ей в ладонь.
— О чём вы говорили? — спросила мама. — Пойдём, нам в триста тринадцатый…
Тамара не двинулась с места, слепо глядя перед собой.
Три месяца, — звучали слова Веника в её голове.
Затем — операция или инвалидность.
— Тамара… Что с тобой? Тамара, что ты плачешь?! Ну ответь! Тамара, где больно, скажи!..
Воспоминания об этом дне с того момента катились кувырком, и Тамара помнила их обрывками.
Вот ей готовятся сделать укол большого шприца, вот колено неприятно покалывает.
Вот они с мамой едут домой в такси, на ногах снова мягкие компрессы, а в руках Стикер.
Вот она лежит на кровати, а родители стоят и о чём-то разговаривают, думая, что она слышит.
Вот она берёт телефон, заходит в группу «стаккатовцев».
Вот она нажимает на кнопку.
«Тамара Суржикова покинула беседу»
27. Как Егор Суржиков стал тем, кем стал
— Ты вечно строишь из себя самого умного, а вот посади тебя на необитаемый остров — ты бы там не выжил, Серёжа Селезнёв.
— Один — нет. Но я бы вас с Нюрой с собой взял.
— Наверняка, чтобы съесть в голодные дни.
— Не. Просто без вас скучно
.
В тот день произошёл первый отчётливый раз, когда Тамаре захотелось полностью исчезнуть.
На дворе подходил к концу март, в «Стаккато», помимо занятий, только