Потому и хмурился воевода Драган, потому и глядел вокруг недовольно и сердито. Он ничего не сказал Святополку. Чего впустую гадать? Сколько еще воды утечет, пока наступит зима! Там будет видно. Нынче же воеводе доставало иных забот, кроме как впусте сокрушаться о том, что еще даже не случилось! Оставив княжича, он направился в одну из дальних изб, потолковать с поселившимися там кметями. Самые младые по зимам из всей дружины, меньше всего они станут упрямиться, коли попросить их отправиться в далекую Степь.
Святополк же, поглядев в спину своему воеводе, поднялся на самую верхушку холма, в избу, в которой жил один. Нашарив в сенях полупустой ковш с водой, княжич скривился. Как тут не пожалеть, что не взяли с собой никого из теремных девок да отроков безусых. Но, коли так судить, добрую часть терема стоило с собой увезти. Потому приходилось справляться самому.
Выйдя на покосившееся от времени да старости крыльцо, княжич огляделся по сторонам. Отсюда как на ладони раскинулся перед ним весь холм, все избы, занятые его кметями. Верна ли ему его дружина? Пойдут ли они с ним до конца? Тяжелые мысли не шли у него из головы; вновь и вновь Святополк принимался пристально всматриваться в лица кметей. Не закрался ли среди них братнин тать? Не умышляет ли кто-то против своего князя, не задумал ли дурное?
Часть дружины служила ему лишь за злато, чтобы потуже набить мошну. Им-то он больше верил больше прочих: они не предадут, пока он исправно им платит. Пойдут за ним, куда велит, примут в свои ряды хоть хазар, хоть кого! Они с ним, пока не оскудеет его казна, пока не опустеет дающая рука.
Другая же часть... С кем-то он ходил в ратные походы еще при отце. Некоторые стали на его сторону, когда старый князь Мстислав завещал княжеский престол робичичу. Другие прибились к нему за прошедшие зимы. Кто-то ушел от робичича, не стерпев такого князя; кто-то лишь искал лучшей доли. Но много воды утекло с тех пор. Давно все переменилось, и, может статься, те кмети, что занимали его сторону раньше, уже не так ему верны. И не посмеют поднять меч против ладожского князя.
Все могло пойти иначе. Коли отец не лишился бы рассудка.
Святополк невольно потер тонкий, старый шрам на шее. Та сермяжница, которой он велел отрезать грязный язык... Мать говорила, что отец переменился к нему в тот день. А княжичу мстилось иное. Всегда отец сравнивал его с робичичем, всегда смотрел с недобрым прищуром, искоса, настороженно. Словно не сын он ему, а диковинная зверушка, которая вот-вот да взбрыкнет, сотворит что-то плохое. Спроси Святополка, что он крепче всего помнит о князе Мстиславе, и, не колеблясь, тот ответит: отцовский прищур. Недоверие в его взгляде. И будто бы даже брезгливость! Когда глядишь на что-то мерзкое, неприятное, но никак не может отвернуться и перестать смотреть.
А ведь он тщился! Сколько себя помнил — тщился заслужить отцовскую похвалу и любовь. Льнул к нему как брошенный, ненужный щенок, а отец отталкивал, уходил прочь. Мать говорила: он князь, у него много забот. Но нет. Святополк знал, что дело — в нем. Много чужих разговоров он слыхал, будучи мальцом. Про мать да отца, про заморенных теремных девок. Что десять зим княгиня не могла понести, и князь привел в дом своего бастрюка. Но вскоре бесследно исчезла из терема материна чернавка, и через положенный срок родился он.
Княгиню Мальфриду винили в темной ворожбе и в пропаже девок, и отец не мог об этом не ведать. Не мог не слышать перешептывания слуг, коли даже маленький Святополк их слышал, хотя в ту пору еще не до конца разумел. Князь Мстислав никогда не любил своего сына от водимой жены. Он даже не смотрел на княжича прямо! Всегда сквозь него, поверх головы, искоса! Редко-редко отец заглядывал Святополку в глаза. Верно, страшился увидеть в них ту темноту, в сотворении которой обвиняли его мать.
Потому-то и свой престол старый князь Мстислав завещал робичичу, а не ему. Потому-то и спешно услал Святополка подальше, с глаз долой в Белоозеро, где заправлял всем дядька Брячислав. И плетью отходил прямо на подворье, на глазах у всех! Так и достался ему извилистый, тонкий шрам на шее. И ни материны крики, ни ее слезы не помогли сыну. А не обозлись княжич в тот день на сермяжницу, отец припомнил бы ему иное и все равно бы услал в Белоозеро.
Жаль, не случилось ничего с робичичем, пока были они оба мальцами. Верно, мать не могла извести его так же, как сжила со свету отцовских девок. Но жизни ему княгиня Мальфрида не давала! Сколько робичичу было тогда зим? Может, десять, может, чуть меньше? Когда за него вступился вечно брюзжащий пестун, и нехотя ему дозволили жить в горнице в тереме. До того, по приказу княгиня, где он ночевал? В клети словно грязный холоп! В господских горницах в одиночестве, без отца показываться не смел!
Благо, пропадал тогда князь Мстислав в ратных походах месяцами напролет, и всем в тереме заправляла княгиня Мальфрида. А уж против ее слова идти не смел никто из слуг. Жил робичич в клети, как подобает бастрюку; ел вместе с холопами; носил рубахи из сермяги. Лишь одно было неподвластно княгине: ратному делу и наукам, для князя пригодным, робичича учили наравне со Святополком. Гридь княгине не подчинялась и исполняла приказы лишь старого князя. Да и заступник у Ярослава имелся, воевода Крут, бывший тогда отцовским десятником.
А как возвращался по осени князь в терем, уж тогда мать отводила душу. Припоминала робичичу и что было, и чего не было. Все проступки, все проказы, любой косой взгляд да сказанное в сердцах слово! И отец брался за ремень. Неспроста вырос Ярослав молчуном; лишнего словечка от него нынче не услышишь.
Святополк в бессильном бешенстве сжал кулаки и с размаху ударил сапогом по поручню на крыльце. Старое, прогнившее дерево надломилось с жалобным треском, и нижняя часть повисла на тоненькой щепке. Второй удар отбросил ее в сторону, на вытоптанную траву перед избой.
Княжич тяжело задышал, чувствуя, как по жилам по всему теле разливается ненависть. Перед глазами заплясали кроваво-красные круги, в ушах зашумело, и Святополк с трудом сглотнул. Он задушил бы робичича своими руками в тот же миг, коли бы мог. Задушил бы, выдавив из него по капле жизнь.
Не было нынче не хмельного, разудалого веселья, которое порой охватывало его, когда он думал о робичиче. Не было залихватского смеха да вечных прибауток, на которые он был щедр во время редких бесед с братом. Все ушло, давно исчезло впусте; со Святополком осталась лишь всепоглощающая злоба.
Не нужен был ему ни престол ладожский, ни казна, ни добротный терем. Не нужны братнины девки, бояре, кмети, богатство, слава, почет, уважение. Ничего так исто не хотел Святополк, как поквитаться с робичичем. Задушить, что следовало сделать княгине Мальфриде еще в ту самую зиму, когда князь Мстислав привел своего бастрюка на подворье.
— Княжич?
Услышав голос Драгана, Святополк вынырнул из красного омута своей ярости. Посмотрел на воеводу воспаленными глазами и разлепил сухие губы, прокаркав.
— Чего тебе?
— Сыскал я нам татя, — медленно ответил Драган, с чрезмерной внимательностью приглядываясь к своему князю. — Збышек уже сбирается.
— Добро, — с трудом вытолкнул из себя Святополк.
Слова давались ему тяжело. Порой он столь сильно окунулся в ненависть к робичичу, что забывался. Не сразу вспоминал, где он да кто с ним говорит. Вот как нынче. В ушах все еще стоял шум, и билась в разуме единственная мысль: задушить.
Драган смотрел на него странным, непроницаемым взором, но Святополк этого не замечал. Он оперся ладонью о деревянный сруб избы и потянул в сторону рубаху, оголяя шею. Ему не хватало воздуха.
— Княжич? — позвал воевода.
Драган медлил, размышляя, шагнуть к нему али остаться на месте. Никогда не ведаешь, чем прогневишь своего князя.
— Ступай, — отмахнулся Святополк, даже на него не взглянув. — Поди прочь! Прочь! — выкрикнул он, изменившись в лице.
Драган мягко, плавно ступил назад, не сводя с княжича пристального взгляда. Не впервой ему столкнуться с его яростью, но нынче все было ино. Он смотрел на Святополка и не узнавал в нем человека, с которым говорил совсем недавно на берегу реки. И уж тем паче не узнавал в нем человека, однажды выкупившего его у норманнов на торге. Воспитанный воином, воевода не ведал страха. Но подле княжича, когда Драган заглянул тому в глаза, сделалось ему не по себе.