Домой он шел медленнее, чем хотел бы. Давала о себе знать с трудом заживающая рана. Его подобрал тогда и выходил у себя в избе одинокий дед, живший бобылем на окраине маленького городища. Старческими пальцами залатал, как смог, дырку у отрока в боку. Но вышло криво, и вскоре темная лихоманка поползла по телу Горазда, сжигая его изнутри дотла. Слава Перуну, хранителю воинов, что дед смекнул позвать местную травницу! Та-то и вытащила отрока, уже бродящего вдоль Кромки. Промыла да утешила рану чистыми повязками, отпоила его самого целебным отваром. А как ушла лихоманка, да смог Горазд ясно мыслить, тотчас отправился в княжий терем, хоть и говорила ему травница обождать маленько, сил набраться. Какой там. Нынче же он думал, что следовало послушать мудрую женщину и полежать хотя бы пару дней. Может, тогда бы не пришлось самому с раной возиться да воительницу Чеславу обременять.
Несмотря на поздний час, в маленькой избе его встречала не спавшая мать. Как он вернулся, она дожидалась его прихода домой каждый вечер, а раньше так не делала. Сестры уже спали на полатях, а он сам едва успел скинуть в сенях теплый тулуп да глотнуть из ковша водицы, когда мать спросила:
— Приключилось что, сыночек? Лица на тебе нет.
— Ты уж слыхала, наверно, — сказал Горазд, присаживаясь подле матери на лавку. — Хазары южное княжество разорили.
— Слыхала, слыхала, — покивала мать. — Нынче у ручья все разговоры о том и были. Это ведь оттуда княгиню молодую привезли? — она пытливо заглянула ему в лицо, коснулась локтя ладонью, загрубевшей от тяжелой работы. — Что же теперь, сыночек?
Горазд по-детски взъерошил себе волосы на затылке.
— Мстить пойдем им.
Мать рядом с ним тяжело вздохнула и сгорбилась под тяжестью его слов. Уведет князь из терема дружину свою, уведет ее единственного сына — надежу и опору. И не ведает никто, сколько их вернется из того похода. Кто выживет, а кто так и останется лежать в чужой земле. И родным некого будет оплакать.
— Ну, что ты, — неловко сказал ей Горазд, услышав тихий, сдавленный всхлип. — Будет тебе, будет. Князь еще не решил ничего! Может, до весны и не пойдем никуда, зима ведь скоро! Может, обождем.
Мать согласно, послушно закивала, утирая навернувшиеся на глаза слезы кончиком старого, выцветшего убруса*.
— А коли пойдем, — Горазд поймал руками ее ладони и слегка сжал, — уж я в этот раз не оплошаю, — зашептал быстро и горячо, уговаривая то ли себя, то ли мать. — Привезу богатую добычу! Справим Ладке приданое, а то растет девка как грибы после дождя. Еще зима, и пора зазнобе такой мужа искать.
Слушая сына, мать улыбнулась против воли, хоть и в глазах до сих пор стояли слезы.
— Не думай об этом, сынок, — она ласково погладила Горазда по худой щеке. — Главное, чтобы ты живым вернулся.
Слегка успокоившись, она искоса поглядела на него с привычной, домовитой озабоченностью.
— Тебя бы самого оженить вперед Ладушки-то. Привел бы мне в избу помощницу!
И токмо всплеснула руками, заметив, как на бледной щеке сына появилось пятнышко румянца. Он отвел в сторону взгляд и сердито покачал головой, и мать уняла свое любопытство, не став больше ничего спрашивать. И так вон дитятко смутилось неведомо отчего.
— Неспокойно мне, матушка, — Горазд вздохнул, рассматривая свои ладони. — В тереме словно что-то неладно. А что — не ведаю. Но руку отдам на отсечение, что не чудится мне!
— Ох, ну мало ли у князя забот! Всякое могло произойти, — рассудительно отозвалась мать.
Коли начистоту говорить, пару раз у колодца она слыхала шепотки женщин. Мол, и впрямь дурные дела творятся вокруг княжьего терема. Злые.
— Господин не доверяет мне больше, — понуро сказал Горазд. — Я его подвел. Раньше бы рассказал... но не нынче.
— Сынок, — мать позвала его и осеклась, не ведая, как утешить. — Он князь. Ему виднее.
В ответ Горазд лишь дернул плечом. Разумом-то он все понимал, а вот сердцем — нет.
Они долго еще просидели той ночью рядышком, мать и сын. Ни о чем не говорили и думали каждый о своем. А как рассвело, как почти и всякий день, Горазд отправился в княжий терем.
Тем же утром в терем пришел и боярин Гостивит в сопровождении нескольких старейших мужей.
* Убрус — старинный традиционный восточнославянский и польский головной убор девушек и замужних женщин, относящийся к типу полотенчатых головных уборов. Как правило белого цвета, из тонкого полотна домашнего тканья, иногда украшенного вышивкой.
****
Горазд как раз занял свое место на деревянном частоколе вдругорядь терема: нынче он здесь стоял в дозоре. Едва-едва рассеялись хмурые рассветные сумерки, и по небу поползли темные, густые облака. Настолько плотными они были, что ни один солнечный луч не мог пробиться сквозь них к холодной земле. Сильный промозглый ветер выдувал из тела все тепло, забираясь под одежу, проникая сквозь малейшие прорези. Горазд стиснул зубы и повел плечами, прогоняя недостойную дрожь. Совсем он расклеился, как девица стал! Вот уже и от ветра ежится…
Перед теремом суетились и громко галдели детские, собравшиеся на утренний урок. По подворью сновали лишь холопы да теремные девки, кутавшиеся в толстые платки. До Горазда доносились их смешки да разговоры: пора, мол, уже и на стол собирать, да токмо князь с княгиней все почивать изволят.
Пройдя через поспешно распахнутые ворота и наделав своим нежданным появлением шуму, полнотелый боярин Гостивит в сопровождении нескольких мужей и кметей, которых Горазд доселе не встречал, остановился прямо посреди подворья и громко потребовал позвать князя.
Отрок аж позабыл, что глядеть вдаль от терема должен и всем телом повернулся, чтобы посмотреть на боярина. За все время с прошлой зимы ни разу отрок не видал, чтоб кто-то вот так запросто заявлялся в терем да звал князя, словно мальчишку какого! Словно Ярослав в услужении у боярина был. Ох и дерзок Гостивит Гориславич! Горазд улыбнулся, но тотчас веселье сменилось тревогой: не просто же так боярин пришел. Стало быть, и впрямь случилось что-то. Стало быть, не обманывало Горазда чутье. Не напрасно он тревожился. Дурные, дурные вещи творились в княжьем тереме.
Среди мужей, стоявших за спиной Гостивита Гориславича, Горазд с удивлением узнал седого старика, который обычно занимал на вече сторону Ярослава Мстиславича и нередко первым одергивал зарвавшихся бояр. Нынче же старик хмуро оглядывался по сторонам, опираясь на длинную деревянную клюку, и порывистый ветер трепал его длинную, седую бороду.
Четыре кметя, кормившиеся с руки Гостивита Гориславича, стояли позади бояр на почтительном расстоянии. Нахохлившись, они встречали тяжелые взгляды гридней из княжьей дружины, нерадостно поглядывавших на незваных гостей. У каждого на воинском поясе висели ножны с завязанными ремешками.
— Сбегай-ка за дядькой Крутом, — Горазд услыхал, как кто-то из дружинников дал наказ мальчишке из детских, и тот помчался с подворья прочь.
— Не хочет выходить к нам князь? Не хочет ответ перед боярами ладожскими держать? — громко, во всеуслышание спросил Гостивит Гориславич.
Он прохаживался перед красным крыльцом терема из одной стороны в другую, и полы его богатого, подбитого мехом и украшенного парчой плаща развивалась на промозглом ветру, который принесла нынче по утру река. Хмурые, молчаливые дружинники провожали его недобрыми взглядами. Еще злее они глядели на кметей, которых привел с собой боярин. Едва отойти успели от вестей про разоренные земли князя Некраса да от появления в ладожском тереме его бежавших от хазар детей, как принесла нелегкая Гостивита Гориславича с новой напастью! Не зазря же он пыжится от важности так, что уж и щеки раздуло, и руки повелительно на пузе сложил.
— Не гневайся, Гостивит Гориславич. Не в портках же одних мне к тебе выходить, — с громким стуком распахнув дверь, на крыльце показался Ярослав.
Князь улыбался, а вот глаза его нет. Он постоял немного на крыльце, положив ладонь на деревянный поручень, и окинул подворье внимательным взглядом. Горазд всматривался в его суровое лицо с затаенной тревогой. Помрачнел князь, завидев бояр, тут и спорить не о чем. Помрачнел и нахмурился, бросил недовольный взгляд в сторону ворот. И еще пуще осерчал, поглядев на их охранителей.