Мой родной город встретил нас дождем. Это хорошая примета здесь. Это все знают.
— Собаку на пол, — сказал таксист, складывая вещи в багажник ларгуса с желто-черными надписями от известного перевозчика.
— Пепа со мной, — тут же заявил Кир, хватая ручку маленького контейнера с ворчащей таксой. Не позволял засунуть свою красавицу в багаж вместе с сумками.
— Так. Здесь командую я, — сердито ответил мужчина. Грузин. Я теперь знала толк в акцентах. — ребенок в кресло. Большая собака на пол. Маленькая в бокс. Женщина, ты садишься за моей спиной. И чтобы ни звука я не услышал. Иначе останетесь здесь. Понял, парень?
Кирюша быстро глянул на меня и важно кивнул. Поправил ведро намордника на голове Билла и сам скомандовал псу:
— Билка, вперед!
Ризеншнауцер в один короткий прыжок занял место в проходе между рядами сидений.
Они подружились сразу.
Мой мальчик и моя собака. Казалось, что ни один из них не удивился, увидев другого. Как так и должно было быть с начала времен. Крошка Пепка отказалась принимать нового члена семьи наотрез. Откровенно рычала и без предупреждения всякий раз норовила цапнуть великана Билла за бороду. Тот только благородно отворачивал лицо. Я не стала испытывать его терпение и заперла ревнивицу в бокс. Пусть привыкнет.
Таксист выставил наши вещи на лавочку у подъезда и с облегчением уехал.
Я не смотрела в окна машины, пока мы добирались сюда. Я, если честно, не хотела возвращаться. Сколько же времени я не была в своем старом дворе? Год, полтора, два? Целая вечность и жизнь назад. Я бы с удовольствием уехала в безликий отель или сняла бы квартиру где-нибудь на сороковом этаже, под самыми небесами. В холодном равнодушном бетоне. Без памяти, без традиций. Все с нуля. На самом краю этого мокрого города на болоте. Между свинцовой водой и чухонской границей. Но следовало все сделать по правилам. Принять свое наследство, наконец. Я вернулась в точку входа.
Под черно молчащими моими окнами на четвертом этаже светились два в знакомой квартире на третьем. Зайти на чай? Нет. Я пойду к себе. Пора становиться взрослой. Хватит прятаться. Я скоро стану мамой. Я уже мама. Кирюшка доверчиво сжимал ладошкой мою левую руку. В другой держал бокс с Пепкой и пытался поднять баул с вещами. Мужчина. Билл стоял рядом.
— Вот это да! — сказал Мишка Гринберг, выходя из лифта нам на встречу. — Вот это компания! Здравствуй, Лолочка! Ты потрясающе выглядишь!
Он был неприкрыто рад. Сразу забыл, куда шел. Ткнулся неловко в щеку твердыми губами. Отобрал у меня вещи. Даже попытался отнять бокс у Кира, но тот, понятное дело, не позволил. Зато Мишка захватил петлю поводка ризеншнауцера, словно была такая нужда. В этом был весь Гринберг. Ничего, тяжелее цветов женщина носить не должна.
— Идем ко мне. Я вас накормлю. У меня есть пельмени. Я только за сметаной и хлебом схожу, — говорил он, открывая дверь своего дома для нас.
Мы вошли. Огляделись. Кир и собаки с любопытством. Я с удивлением. Ничего особенно не изменилось в здешнем интерьере с конца пятидесятых прошлого века. Но такой чистоты я не помню даже при Вере Павловне. Не к ночи будь она помянута.
— Женщина? — я засмеялась.
Миша помогал мне снять куртку.
— Как я по тебе скучал, — он осторожно обнял меня за плечи. Рассматривал.
— Ты женился? — я повторила.
— Какая женщина? Я не понимаю, — он не желал выпускать меня из рук.
— Страшно даже шаг ступить, такая чистота вокруг царит, — я осторожно высвободилась.
— О да! Ребенок и собаки проходите и будьте как дома. Хотите разувайтесь, хотите — нет. Делайте, что хотите, — Мишка махнул рукой, приглашая и разрешая. — Я пошел за хлебом.
— Лола, можно мы с Пепой тоже пойдем? — тут же встроился Кир.
— Можно. Как же зовут твою женщину, Миша? — я невольно искала глазами женский след.
— У нее редкое, загадочное имя: клининговая компания «Фрося».
— Не хочешь входить? — проговорил мой друг.
Мы стояли у запертых дверей моего когда-то родного дома. Поздняя ночь. Четвертый этаж. Все спят.
— Не хочу, — призналась я. Вертела в пальцах два кудрявых штыря от замка.
— Ну и черт с ней, с твоей квартирой. Она на сигнализации. На консервации. Там пыли по колено. Живи у меня, — он предложил это в разных сочетаниях слов раз двадцать за вечер. Обнял. — Давай поженимся.
Я отстранилась. Провела пальцами по мишкиным губам. Он не попытался поймать их. Он не умел подобных вещей. Эта сторона жизни вообще его мало интересовала. Зачем ему я? Интересно.
— Зачем? Зачем тебе я? — я погладила его по щеке.
— Я люблю тебя всю жизнь, сколько помню. Ты всегда была очень красивая и никому не нужная. Только родному отцу, наверное. Помнишь его?
— Да, я и бабушку помню, — призналась я, удобно устраиваясь в мишкиных руках. Мы торчали в подъезде возле старой, теплой батареи, как подростки.
— Ты не можешь ее помнить, — Мишка аккуратно коснулся губами моего виска, — тебе было два года, когда ее не стало.
— Я помню все равно, — упрямо заявила я, подставляя лицо его твердым губам.
— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — сказал он и попытался накрыть мой рот своим.
Я увернулась. Отошла от Мишки на шаг. Пора.
— Я беременна от женатого человека, — смотрела на реакцию.
Мой друг невольно глянул на мой, пока нечем не выдающийся живот. Нормальная реакция: девять из десяти человек так делают. Молчал. Думал?
— Пойдем домой, — вздохнула я. Холодно здесь на каменном марше.
Мишка поднял ко мне лицо. Улыбнулся:
— Вот видишь, ты уже правильно формулируешь: домой. Молодец! Дети — это хорошо. Это прекрасно. Чем больше их, тем лучше. Так говорят люди, сам я этого не знаю. Да и ты, я думаю, тоже. Вот и узнаем вместе, — он снова попытался меня обнять, но я уже взяла себя в руки. Держала дистанцию. — На Кирилла у тебя есть какой-нибудь документ, или ты его украла по законам гор?
Я рассказала. Мы спустились вниз по лестнице. У дверей его квартиры я остановилась.
— Миша, давай пока останемся друзьями. Мне нужно подумать, — попросила я.
— Конечно. Все сделаем, как ты решишь. Я ведь прекрасно помню, как ты мне отказала в прошлый раз и почему. Поэтому сегодняшний твой ответ вполне может быть засчитан, как удовлетворительный, — он щелкнул меня по носу, обнял за плечи.
Мы вернулись в дом.
Глава 37. Дома
— Можно я буду называть тебя мамой? — спросил Кир рано утром. Мы усаживались в старую машину. Красный, добрый мерседес восемьдесят третьего года выпуска. Пепка беспардонно запрыгнула грязными лапами на заднее сиденье. Разбаловалась вконец. Билл разочаровано вздохнул и пошел к двери подъезда. Он искренне не понимал глупой езды на машине в детский сад на соседнюю улицу. У меня болела голова. Раскалывалась. Неужели дура-соседка заразила меня в лифте своим кашлем? Этого еще не хватало!
— Конечно. Ты можешь называть меня, как угодно. Только зачем? Это ведь неправда, — я проверила машинально защелки ремней его кресла.
Укоризненный мокрый Билл сидел черной массой у стекла подъезда. Ничего, подождет, я вернусь через пятнадцать минут. Нет. Нельзя. А вдруг я не вернусь? И Кир смотрит на меня. Знакомыми, серыми глазами. Я вылезла из машины. Впустила собаку в подъезд. В дом. Сделала, как полагается. В левом виске пульсировала тонкая злая игла.
— Так можно или нет? Я не понял? — надменно звенел сердитым голосом Кирюша. Серые глаза. Светлые, четко очерченные губы. Как давно я не видела их главный вариант.
— Ради бога, называй, как хочешь, — я сдалась. Повезло. Привратница оказалась на месте, и ворота выпустили нас с Киром на волю. В сад. Все в сад.
— Ты понимаешь, Лола, тут в саду у всех есть мамы. А у Ленчика даже две. Одна настоящая, а другая красивая. Он меня спросил про тебя. Я и сказал ему, что ты моя мама и у меня скоро будет родной брат. Получается, что я соврал. А я ненавижу врать! — ребенок заглядывал мне в лицо сердито и требовательно.