— Ничего ты не соврал, — начала я почти распевно. Баюкала боль в мозгу. — Ты — мой любимый сын. Самый главный. И мам у тебя три. Лариса, Кристина и я. Так уж тебе повезло по жизни, мой хороший, красивый и умный мальчик. Не каждому так везет, поверь мне. И брат у тебя будет родной. Единокровный.
Где только шляется эта сволочь, ваш отец? Могла бы добавить я, но, понятное дело, не стала.
Градус жизни к вечеру зашкалил под сорокет. Я очутилась в больнице на сохранении с пневмонией. В обнимку.
Гринбергу достались все радости семейного бытия. Полной ложкой.
Приполз за ноябрем декабрь. Мешался дожем и снегом. Жизнь устоялась и мирно текла к главному празднику года. Кир охотно ходил в детский сад. Гринберг мучал студентов и магистров теорфизикой в своем университете. Писал диссер и хлопотал по хозяйству. Я толстела в окружности и привыкала. Теплый дом и ожидание нормальной русской зимы.
— Какой дом? — спросил таксист.
— Я не знаю. Это кондитерская на Старом проспекте. Ресторан Столичный, — я расстегнула тесный пуховик. Облегченно вздохнула.
Снег шел. Ура! Падал хлопьями с небес. Обещал красивый Новый год. Неправославные христиане встречали Рождество. Егор в Чикаго пил что-нибудь заковыристое с коллегами и, все может быть, вспоминал меня. Я отправила ему мысленно привет. Пусть будет счастлив.
Большой холл, неизвестно как сохранивший интерьер прошлого века, встретил меня теплом и барельефами народного эпоса по стенам. Я на пару секунд засмотрелась, выпутываясь из шарфа. Твердая рука мастера в сильном жесте Садко, вынимающем сети из Ильмень-озера. Топор, плывущий нахально из села Кукуева, судя по надписи на как бы старославянском. Жирная русалка в углу явно имеет прототип, близкий печени скульптора. Кто из великих подрабатывал здесь полвека назад, создавая, лепя и прикалываясь? Кто этот умник, сохранивший чудо искусства для меня в сегодняшней сетевой скуке?
Олег поднялся мне навстречу из-за правого дальнего стола. Возле стекла на улицу. Я всегда раньше выбирала место у окна.
Только для того, чтобы увидеть его лицо при виде моей фигуры, стоило прийти сюда. Улыбка медленно сползла с его лица к моему животу. Круглая, как детский мячик, талия не оставляла места сомнениям в сером шерстяном свитере до колен.
— Ты вышла замуж? — произнес Олег, забыв поздороваться.
— Привет, — я легко коснулась губами гладкой щеки. Кивнула на отодвинутый услужливо стул и села напротив.
— Здравствуй, — опомнился мужчина. Вернулся на свое место. — Рад, что ты пришла. Я искал тебя.
— Быстро нашел? — я улыбалась в знакомое лицо.
Хорошо выглядит. Ухожен, уверен в своих привычках. Я помнила их все. Что ему нужно?
— Нет. Я ищу тебя с марта. Я приезжал сюда весной. Ты, как в воду канула. Прилетел вчера и вспомнил о Гринберге. Ты же с ним дружила всегда, — подошла девушка в переднике. Раздала карты меню. — Двойной эспрессо без сахара.
Барышня черкнула в планшете и уставилась на меня. Я с толком и расстановкой перечислила свои кулинарные желания. Надо есть, настаивала симпатичная девушка-гинеколог из районной консультации. Я старалась.
— Ух ты! — восхитился Олег количеству заказанного, — ешь за двоих?
— Приходится, — рассмеялась я довольно. — Значит, это Мишка дал тебе мой телефон?
— Да, повезло. Он отец? — Олег внимательно смотрел в мое лицо. Я снова засмеялась.
— Нет.
— Кто? — он не отпускал мой взгляд.
— Тебе какая разница, Олег? Это мой ребенок, — я отодвинулась от стола, пропуская руки официантки с широкой тарелкой. Две честных котлеты по-киевски дразнили белыми колпачками на куриных косточках. Дымился бульон в прозрачной чашке, расстегай с грибами к нему. Русский винегрет в коричневой с белым керамике передавал привет моему голоду остро соленым бочковым огурцом. Эх! Жаль такую еду мимо водки гонять, но теперь это в другой жизни. — Ты хотел поговорить, Олег. Говори.
— Как-то темы все растерялись от твоего нового образа, — он явно хотел добавить детка. Но проглотил. — Ты скучала по мне?
— Я не хочу об этом говорить, — я осторожно попробовала бульон с ложки. Горячо! — Не вижу смысла. Два года прошло. Это все старые дела. У меня новых невпроворот.
— Значит, у тебя новая жизнь? — Олег откинулся на спинку кресла. Глядел с улыбкой. Как я ем. — И в ней нет места для меня?
— В старом качестве — никогда, — сказала я без паузы. Чтобы глупости не думал.
— Нет? — зачем-то переспросил Олег. Улыбался. Лицо держал.
— Никогда! — повторила я твердо. Никогда. — Можешь стать дедом, если захочешь.
— Дедом? — он все еще пытался заглядывать мне в глаза настойчиво, с прежним выражением, — когда срок?
— В мае, — я пропела радостно это «в мае», — он родится в мае мой мальчик. Самый лучший из мужчин!
— Даже так?
— Только так, — я залпом допила бульон. Подмигнула мужчине напротив. — У него есть старший брат, он с нами живет. Целых шесть лет парню. У меня теперь большая семья.
— Кто же глава? Гринберг? — Олег смотрел как-то непонятно. Злится? Насмехается? Хватит новостей и пора разбегаться?
— Он старается и у него получается прекрасно, — призналась я честно. Олег протянул руку и стер масло с моего подбородка. Как раньше, давным-давно. В самом начале, когда пытался быть мне отцом.
— Это его колечко на твоем пальчике? — Олег кивнул на крохотный изумруд на моей правой руке.
— Нет. Мишка пока не додумался до такой ерунды, — я рассмеялась. — Ты же помнишь, на такие вещи у него туговато с соображением.
— Чье тогда? — похоже тема отцовства и прав на мой живот его здорово заводила.
— Чего ты хочешь, Олег? — я положила в чай кусочек сахара. Съела все.
— Я не знаю. Не понял еще, — признался он, накрывая мою ладонь своею.
Я высвободила руку.
— Если честно, то я совсем не скучала по тебе. Спасибо, конечно, что сохранил для меня алино наследство. Но видеть тебя в своей жизни я готова только в качестве деда, — я хотела встать.
— Погоди. Не спеши так. Мы не виделись столько времени. Вот. Мне передали из Швейцарии, — Олег положил на стол плотный синий конверт.
Бабушкины серьги. Кольца к ним. Крупная подвеска на хитро верченой цепи.
— Где шкатулка? Должна быть шкатулка наборная, дерево и позолоченная латунь, — я разглаживала на черном стекле тусклые камни и потемневший дочерна металл. Я не стану плакать. Изображение плыло перед глазами.
— Увы. Пока только это. Следует поехать в Люцерн за остальными вещами, — он говорил тихо. Уговаривающе, — послушай, давай все хорошенько обдумаем, поедем в нашу старую квартиру на набережной, поговорим…
— Нет! — я решительно ссыпала свое наследство в карман пальто. — Я не хочу. Ничего. От тебя. Я поехала. Адрес ты знаешь. Заходи поболтать. Если решишься. Но знай наверняка: тебе там не рады.
— Не плачь, не плачь, — просил Кирюша. Обнял меня снизу. Я смотрела сквозь прозрачно-желтое стекло кухни на многоугольник двора. Там трое черных на белом мужиков притащили темно-зеленую елку к чаше фонтана. Сейчас прикрутят праздничное дерево по центру. Так и было здесь. Всегда, сколько я себя помню.
Кир сжимал крепко, стараясь погасить своим телом вибрацию моих слез. Вдохнул. Выдохнул. И тут же:
— Миша! Миша! Скорей сюда! У нас Лола плачет, — завопил.
Я ненавижу вспоминать. Тем более Алю. Свою мать. Твою мать. Стихи? Известный перл в три слова в финале и рэперам точно бы угодила. Они обожают такие незамысловатые рифмы. С матерком.
— О чем ты плачешь, Лолочка? Расскажи, — Мишка пришел скорым шагом из кабинета. Обнял. — Давай, не молчи. Надо говорить. Нельзя плакать молча, пойми, надо выть и причитать по-бабьи. Это полезно. В этом смысл.
— Почему она меня не любила? — спросила я у этого академического всезнайки. Он вытер кухонным полотенцем мое зареванное лицо. — Я раньше об этом не задумывалась. Просто считала это нормальным. Она ведь заботилась обо мне. В своем роде.