при виде небольшой вывески молочного бара. Вошел внутрь и заказал кружку простокваши. Он быстро проглотил содержимое фаянсовой кружки и попросил вторую порцию. Сидящая в кассе, как в стеклянной клетке, женщина смотрела на него с иронической улыбкой.
Стефан вышел, уже иначе глядя на мир. Сигарета обрела свой старый добрый вкус. Он купил газету, но сложил ее, не читая. Свернул на улицу, ведущую к городскому парку.
Валицкий издали увидел высокий силуэт обелиска. Подойдя ближе, он с удивлением заметил, что Катажина уже сидит на скамейке и спокойно курит сигарету. Его смутил ее хмурый взгляд, но он смело пошел в ее сторону, даже ускорив шаги.
— Ничего у меня в последнее время не получается, — сказал он вместо приветствия и поцеловал ей руку. — Извините меня.
Она пожала плечами, внимательно рассматривая его лицо, на котором были слишком хорошо видны следы прошедшей ночи. Валицкий начал искать сигареты, чтобы как-то скрыть смущение, обычно ему не свойственное.
— Я голодна, — сказала она наконец. — Здесь недалеко есть небольшое летнее кафе. Пойдемте туда.
— У меня совершенно нет аппетита, — он слабо улыбнулся, — но, следуя вашему примеру, может быть, я заставлю себя что-нибудь съесть.
Они медленно пошли в сторону кафе. Лето было уже в разгаре, травы поблекли, цветы давно потеряли свою весеннюю яркость красок и свежесть, у деревьев с южной стороны пожелтели листья. Солнце грело все сильнее. Тишину нарушал только далекий, уменьшенный стеной деревьев, шум грузового автомобиля, едущего по прилегающей к парку улице.
Стефан чувствовал, что она хочет с ним поделиться своими мыслями, что стремится довериться ему, чужому человеку, чтобы любой ценой прервать наполнившее все вокруг, явно превышающее ее силы молчание.
Кафе было причудливым строением, видимо незаконченным, которое какой-то человек с воображением сумел использовать; перекрытие приспособили под террасу, окруженную низкой балюстрадой из стальных прутьев, пристроив к ней легкую деревянную лестницу. Под зонтами стояло несколько столиков со стеклянными столешницами и плетеные кресла. С террасы был виден пруд, заросший зеленой ряской, — это создавало видимость прохлады, которая как бы веяла с той стороны. Дальше простиралась большая плоская поляна, дающая отдых глазам.
— Я читала последний сборник ваших репортажей, — сказала она, когда официантка подала им завтрак: пшеничные булки с маслом и ветчиной и кофе со сливками.
— О боже, — попробовал он отшутиться, — как вы нашли эту книгу, ведь я за нее не получил никакой премии и ее не рекламировало телевидение.
— Перестаньте…
«Не отсюда ли берется ее доверие? — начал он связывать все довольно далекие друг от друга факты. — Можно написать прекрасную книгу о человеческих судьбах и быть законченным негодяем. А моя книга даже не такая… Может быть, она просто правдива и написана с уважением к тем людям… Все-таки, видимо, она ее и склонила в мою пользу».
— И эта книга заставила вас проникнуться доверием ко мне? — рискнул он задать вопрос, хотя и боялся, что Катажина ответит отрицательно.
— Может быть, но не только она. Чем-то вы расположили меня в свою пользу, чем-то, что я не могу точно определить. Может, каким-то внутренним сходством с любимым человеком… когда он сбрасывает с себя официальную броню…
— Спасибо, — ответил он серьезно. — Постараюсь это понять… Я не подведу, — добавил Валицкий с некоторым смущением, которого он не испытывал уже много лет, — хотя мне и не придется играть здесь какую-нибудь роль.
— Все же мне в голову пришла глупая идея: призвать вас сюда в качестве свидетеля. Свидетеля… своего жалкого поражения… Нет, нет. Не говорите пока ничего, так будет лучше. Будьте терпеливы какое-то время, если бы даже вам не подходила роль исповедника и поверенного чьей-то слабости. Да, иначе я не могу назвать свое поведение. С самого начала каждый шаг в сторону Михала был доказательством этого. Мне он казался достойным сочувствия в своей изолированности в злочевском мирке. И наверное, уже тогда я испытывала, ни разу его не видя, какое-то особого рода восхищение его самоотверженностью и твердостью… Потом, мне даже стыдно об этом говорить, во время первой встречи в Клубе интеллигенции появилось искушение все проверить самой, убедиться, какой же он в действительности. Глупо и, как вы говорите, типично по-женски. Я и сцепилась с ним во время дискуссии. А Горчин, вместо того чтобы рассердиться, смотрел на меня уже как на будущую союзницу. Так, впрочем, и случилось. Вы, наверное, читали о деле доктора Вишневского, в котором я сыграла роль отщепенца, выступившего против собственной среды. Даже мой отец, без сомнения человек честный, упрекал меня, он тоже не смог освободиться от пресловутой «профессиональной солидарности». Так и началось. И в это время пришла любовь. А потом он поехал на какую-то учебу в ЦК, и за эти две недели я поняла, что без него я — ничто, что я не способна жить с людьми, не умею работать, не в состоянии думать, быть попросту нормальным человеком. Я ждала каждого его письма, как спасения. Он их писал каждый день, и я тоже, а когда письма не было, я думала, что сойду с ума. Я не девочка, но весь следующий день ходила как в дурном сне. Потом Михал вернулся, и мы поехали на море. Мне было уже все равно, я не думала о последствиях, о том, что скажут люди, чем это может кончиться. Вы знаете, ни один человек не может быть счастливым до конца, с течением времени у него возникают вопросы, на которые он должен себе ответить. Появились они и у меня. Особенно один, который наши отношения представил совершенно в другом свете. Можно ли строить свое счастье на несчастье другого человека? А ведь это был наш фундамент, начало… И я пыталась хотя бы понять его положение. Дело не только в семье. Ведь все, к чему мы стремились, было направлено против того, что для него в течение многих лет было самым важным, что он создавал с таким упорством. Он должен был выбирать между злочевской действительностью, изменение которой было для него делом жизни, и мной, для которой в этой действительности не могло быть рядом с ним места. Если бы он был другим человеком, то, может, попытался бы найти какое-нибудь компромиссное решение, но это было настолько не в его стиле, что я даже на мгновение не могла рассчитывать на такой исход. И наверно, тоже не хотела бы этого… А сейчас, когда все стало фактом, я не вижу никакого выхода. Не знаю, или мои чувства слишком слабы, или я не верю в свои силы, в то, что я