О, Русь!
Я не могу свести концыс началами, о, Русь!Я сам себе гожусь в отцыи в матери гожусь.
И ты мне дочь,и я, точь – в точь,тот византийский поп,который падал, словно ночь,в сияющий сугроб.
А если по его следам —до каменной волны,то там – сезам или седанклокочущей войны,Везувий, бьющий из трубысторожки лесника,и дым струящейся судьбысквозь скучные века.
Тибетских скал простой секреттебе открыт давно.За краем света – тот же свет,и только там темно,куда ещё не бросил взгляд,не повернул лица.
О, Русь моя! Я снова ради счастлив без конца.
Happy end
Как это здорово, читая,придумывать другой сюжет,с героем вместе оживая,пронзив неправильный портрет,впитавший ложь, ужимки, скуку,как пресс-папье чужой души.– Скорее, Грей, ты видишь руку?Вставай! Ступай и не греши.
Доказательство
ни одна из теорем недоказуемани одна из аксиом не безусловнапотому что валуны акуламиплавники летающего овнасоколиной царскою охотоюпо степям монгольским ужас сеялиесли бы хотя бы одной сотоюодной тысячной излучиной поверилив то что теоремы римы ремы ромулырамазаны рекруты лабазникиаксиомы синусы окрониксыкостыли кресты и клёцки с сахаромвата сладкая и добрый клоун с голосомалкаша в каморке за кулисамибабы вереницей с коромысламив вёдрах теоремы с аксиомамис вольтами рентгенами и омамисловно птицы клином в даль туманнуюв даль скрипучую бубенчатую саннуюс ямщиком с навозцем с краснощёкимив теремах да принцы с аксельбантаминикакими теслами и гантамичто аршином что косою саженью
Жизнь недоказуема, но каждому.Жизнь не безусловна, а поди же ты!В суше, в жиже, вшивы, лживы,живы же?
Игрушка
(Гамлет на том свете)
Так быть или не быть?Смотрю я на тебяи знаю, как и ты,ответы на вопросы.Что мне в твоей привычке бытиямои всегда открытые прогнозы?
Другой вопрос: так быть или не бытьв тебе сегодня?Долго ли?Доколе?Куда-то плыть, кого-то снова бить,страдать, любить, испытывая боли…
И весело, казалось бы, но такосточертела замкнутая пьеса,что хочется из ничего придумать страхи пустоте придать немного веса.Но знаю же, что, ложью ложь поправ,я той же самой скуки сею семя,и жизни мухами проносятся стремглав,и, бантиком завязывая времяна девичьей макушке, слышу вновьворкующую горлицу кукушки.Закрой глаза, живи, не прекословь,как подобает правильной игрушке.
Обратная речь
Вот и дождь прошёл в конце января.Купола, как зонтики над страной.Бьются капли грустные, говоря,что творят недоброе за стеной.
Речь течёт обратно: урлы-курлы.Солнце свет сливает, как водосток,и хвостами по́ небу журавлинеумело пятятся на восток,
где багрянец зарева под луной,словно смотрит строго бельмесый глазна страну, которую ты со мнойпровожаешь ласково в оный раз.
Всё пройдёт, любимая, как дожди,как дрожит под поездом твердь земли.Ты прижмись теплее и расскажи,как мы жили в сказочной той дали,
где леса не сохли, росли хлеба,где красавиц юных в уме не счесть,где за кромкой света искал тебя,не надеясь даже и выжить здесь.
Игра
Я сам с собой —над шахматной доской.Один – за чёрных, а другой – за белых,играем с беспросветною тоскойв людей живых и безупречно целых.И, надо ж так, задумалась игра,что взятые фигуры вновь родятся,и, кажется, доска уже кругла,и ничего паршивцы не боятся.
Пограничная собака
Л. А. Аннинскому
Пограничная собакамежду небом и землёйне испытывает страха,зная, что и свой – не свой.Эта странная граница,этот острый горизонт:сбоку тонкая страница,разрезающая фронтотражения и яви,пустоты и красоты.Пограничники не вправепрятать голову в кусты!Что же делать, если морес небом вместе по ночамподнимает, словно горы,волны к солнечным лучам?Что же делать, если пенабьётся в берег с облаков?Разве можно только веритьв прелесть наших берегов?
Отыгрыш
Почти нешуточная драма —француз, безумие, дуэль.Как свет на холст киноэкрана,ложились тени на постель,на силуэт в свечном испуге,на женский всхлип и вьюги вой.Из-за кулис, ломая руки,кто потешался над собой?
С улыбкой левого прищура,сурово целя правый глаз,наш вечный гений, мальчик Шурагероя вёл в последний раз.
Он видел точно – песня спета,куплет – в куплет, строка – в строку.И дальше этого поэтане примечают наверху.
Он доиграл земную драму,отмерив ямбом жизни срок.Как лучше выйти? – Через даму.И раствориться как дымок.Пускай потом земля гадает,как зная всё про страсть и пыл,он роль до пули доиграет.Герой, которого убил.
Кыргызская стрекоза
Поэзия – это самый дурной и неудобный способ
выражать свои мысли.
Пушкин… как киргиз, пел вместо того, чтобы говорить.
Лев Толстой
Как все срастается на плоскости —сюжет расчерчен по прямым.Какой кошмар – в преклонном возрастепочувствовать себя Толстым.
Давно пора играть с объёмами,вплетать в пространственный узорэпохи с пёстрыми коронамивосходом выкрашенных гор.
Земля из трубочки горошинойлетит в замыслимую дальсреди травы, давно некошенойи узнаваемой едва ль.
А тут всё плоскости да плоскости.Сижу, шинкую колбасу.Какой кошмар – в преклонном возрастевозненавидеть стрекозу.
Россия
Я, как живой среди живущих,не оставаясь в сторонеот войн, идущих и грядущих,стараюсь думать о стране,с которой сросся языками,ноздрями, пальцами корней,на ощупь – грязными руками,вживаясь до последних дней.Стране растерянной, простудной,тиранозавровой, шальной,мечтающей о встрече суднойс рукой божественно-стальной.Все остальные страхи мимопроносятся, как тени туч.Ты потому непобедима,что враг твой жалок и ползуч.
Первый
Он видел мир потешным, как игру,чертил границы, раздвигая страны,и прививал гусиному перувкус русской речи и татарской брани.
Он сочинял уставы, строил мирпо правилам своей задорной воли,из лени, вшей, лаптей и пряных дыррождая Русь, в её великом слове.Он первый плотник, первый генерал.Он первый рекрут, первый из тиранов.Он сам себя Россией муштровали строил в камне город ураганов.
Ни уркаганов, ни чумных воров,Ни лапотников, стибривших калоши…Как ни крути, гроза для дураков —Был Пётр Первый всё-таки хороший.
Сэлинджер
Стержень жал.Авторучки ломалодну за другой,перемазался пастой,махая бейсбольной битой,чем-то рассерженный,поругавшись с чужой женой,не сермяжною правдой,а хваткой железной,Сэлинджерполз, как тень от ёлкиползёт под кремлёвской стеной,дрожью ржи к Селигеру —Сырдарьёй по Онежскойстерляджи.
Кома
Ты в коме, друг мой милый, ты в коме.И жаль, что не слышит никто нас, кромепера, рисующего на рулонебумагимыслей нездешних дрожь.Ты в коме, милый друг, ты в коме —и потому ещё живёшь.
Повторения
Я не боюсь повторов.Пусть потомвсё то же повторят,как повторяюи я сейчас.Пусть каждый новый голосокрасит свет.Пусть повторится свет.Я не боюсь повторов.Они сильней, чем времени узда.Они не терпят храмов и притворов,им тесен мир, случившийся уже.И потому я не боюсь повторов.Я не боюсь приставок сладких «лже».Пусть списком бесконечных приговоровжизнь будет длиться, вториться, расти.И нету зол, способных повтореньепрервать.Из одного стихотворенья,из капли света можно воссоздатьвсе бывшие,все вечные творенья.
Турецкий чай
Пока я в турке чай варил —мои турчанки постарели.Опять идти на Измаил?Вы что, рехнулись, в самом деле?
Так путать эти времена,как будто только что приплылиискать какого-то руна.Пока турчанки чай варили.
В Египте вызрело зерно,смешалось с горечью и солью.Какое, чёрт возьми, руно?Взмывали паруса по взморью.
Пока в Египте кофе зрел,турчанки также чай варили.Израиль, Измаил горел,от крови варвары хмелели.
Носами тыкались в пески,напарываясь дном на скалы,не заплывая за буйки,где ходят по морю кошмары,меняя шкурки для эпох:то мрак, то лёд, то пламень серный,то над землёй не добрый Бог,а зверь какой-то иноверный,стальная длань других планет,конец, представить только, Света!..– Как должен вывернуться свет,чтобы себе представить это?А так, всё было как всегда —турчанки, чай, турецкий кофе.Среди песка и скал вода,луна в оливковом сиропе.
Между двух гробов