Читать интересную книгу Безвременье - Дмитрий Барабаш

Дети безумия

30

Тургенев! Трах да тибидох.Зачем ему отцы и дети?!Уроки, зубы, ласки, плетии геморрой пока не сдох.Как будто бы он думал так,что «воплотится в каждом чадеглава неписаной тетради,вершина призрачной горы,к которой я стремлюсь добраться.И та, которая за ней,и те, которые за ними, —вершины мыслящих детей!Я на земле останусь в сыне!И буду дальше продолжатьк небесным высям восхожденье.Так шли мои отец и мать…Но, чёрт возьми, законы тленья!И время узенький удел!И кандалы на бренной мысли…Чего же я от них хотел…и почему они прокисли,те щи больничные…и вкусметалла на капусте

31

метла над улицей светала,и в каждом взмахе листик грустиложился мне на одеяло…Вот санитарка записала,что я хочу писать о Прусте…Она вчера запеленаламеня в крахмально-синем хрустес улыбкой детского оскала,когда наслушалась в Ла-Скала,как Демис Руссос пел о чувстве,её халат белее салаи Вуди Алена в искусстве.

32

С детьми уже, хлебая горя,Лжедмитрий приближался.Воряему казалась неприступнейДнепра и Волги.Злые волкиобъеденной игрались сту́пнейСусанина.Дни становились злей и судней.Одетый в шкуру печенегел печень наших серых будней.И в небо капала с ножа,как снег, над льдинами кружа,по капле каждая секунда.В дежурном свете, нежно ржа,к звезде, усевшись на верблюда,копытом оставляя след,и там – невидимы при этом,шли ангелы… Автопортретвождя смотрел на нас,секретоми страхом собственным страша.Когда б писал во сне, поэтомя стал бы.Чёрная дырарассвета всасывала мысли,способность прыгать тут и там,по крышам лазить и кустамвзбивать нахохленные перья.Реальность гаже и тошней,в ней невозможно даже днейпорядок лестничный нарушить.Когда я вышел из дверей,я оказался весь снаружи.И силюсь вспомнить и решитьнедорасслышанное слово.Я знаю, что оно основа,но снова начинаю, снова —куда ступать и не грешить?

Семейная рассада

33

Итак, мы в ночь к одной из жёнтаксомотором в Подмосковье.Багажник пивом загружён,и по щеке слеза любовьятечёт за ворот шерстяной.Он был растроган или пьян,петлял водитель между ям,нас наносили на экранлучи летящих встречных фарсквозь морось и машинный пар.

Чем дальше осень от Москвы,тем первобытней слякоть ночи.И если отключить мозги,то за окном уже ни зги,и только двигатель клокочет,и фары серебрят виски,чертополохнутых обочин.Пробиться к свету без столбовфонарных мы уже не можем,как будто проводок проложениз центра по ложбинкам кожии по морщинам узких лбовдо зренья, до его основ.Электрик властен и безбожен.

34

Гораздо лучше по утрам,когда трава одета в инейи в сером небе облак синийскользит как шарик по ветрам.И куст заснеженной полыни,как хворост в сахарной муке,ни грустью зябкою простужен,а вышел в поле налегке,где никому никто не нужен,где никому никто не важен,где никому никто не страшен.Вот так свободно, налегке,все оставляя вдалеке,он отражается в реке,а не в застывшей за ночь луже.

35

В провинциальном октябреесть всё, что было до начала, —там так же карканье звучало,и так же в хрупком серебресосна иголками качалаи лист кружился запоздалый.С глазурным пряником в рукенас осень праздником встречала.

36

Приторможу. Тут мой рассказвильнул в запретный заповедник.И критик, предводитель массчитающих или последнихне масс, а при́горшней людских,воскликнул: – «Автор этот стихстащил у знатного поэта,который славой окрылён,литфондом признан, как же оннадеется, что не заметятв словесных играх плагиат?!Вас ждёт – литературный ад,забвенье и позор гремучий!Ни царь, ни чёрт, ни подлый случай,Ни одуряющий распадкультуры не прикроют зада.Плоды классического садажрецы надёжно сторожат».

37

– Спасибо за науку, дока!Как орден в лацкан, рифму «доктор»воткну тебе промеж наград.Я вор! Тем счастлив и горжусь.Всё что люблю, беру себе —и луч весны, и лёд крещенский,и море горькое, и венскийбатон хрустящий под рукой.Кто вам сказал, что я другойи радости мои иные?Я всякий раз, как снова, рад,встречая мысль в знакомых строчках,как тот, любимый с детства взгляд,как самиздатовских листочковзапретный плод. Я вор! Я тот,кто, не найдя друзей во встречных,нашел их между звёздных нотгусинопёрых и подсвечных,завитых ловким вензельком,строфой отточенной, калёной…Мне с ними лучше, чем с тобой,великий критик, опылённыйбиблиотечной сединой.Никто из тех, с кем я играю,не соблюдал законов раялитературных вожаков.Их веселил мотив оков,которым титулы бренчали,они не видели врагов,по собеседникам скучали…Порой себя надеждой льщу,что на пиру их угощу,как и меня здесь угощали.Пир мысли! Лучший из пиров!Собранье знатных шулеровиграет миром в полкасанья.Всё остальное – мутный сон.Подайте рябчика, гарсон!

38

Привет вам, энная женагероя нашего рассказа.Мы привезли вина и мяса.И, мрак оставив у окна,в теплично-кухонной истоме,в пылу горелок голубыхсидим, глядим на подоконник,на кактус, пальму и другихцветочков грустную рассаду…губную нюхаем помаду,стерев ее со щёк своих.О, жены бывшие, – мечты,не воплотившиеся в чудо.Где тайны прежней красотыи нежный трепетный рассудокпускали робкие росткив другую жизнь – горшки, посуда,подтяжки, краска и клыки.Не опечаленный картиной,воспринимая всё как есть,герой наш начал жадно естькартошку с луком и свининой.Не забывал, конечно, питьи говорить пустые звуки,и не было ни зла, ни скуки,в его стремленьи угодитьдавно растраченным проказам.Читать газеты прошлых летили сегодняшнюю прессу —ему теперь без интересу.Один секрет – секретов нет.Всё наперед давно известно.Ни просмотреть, ни потерять,ни в историческом забвеньеи ни в сегодняшнем дымуни одного стихотворенья.Вот разве только что чуму,раздор, позор, войну, измену,любовь за выгодную цену.Он знал об этом. Знал и я.Повсюду ночь, тоска и слякоть.Родная русская земля!Достать чернил и снова плакать.Я не сдержался и сказал,всё что подумал о погоде.Мне объяснили, где вокзали закружились в хороводевоспоминаний и детей.Тесть замесил в кастрюле тесто.И куст полыни без рублейпошел искать другое место.

О Русь. O ru…

39

Приятен русскому стихукомфорт немецкого порядка,туники греческой простор,английской речи лаконизмы,испанских вымыслов костёр,еврейской грусти укоризна.Приятны русскому стихунаряды мыслящих народов,которым ни к чему блохуподковывать и огородовво чистом поле городить.Он, словно губка черноземья,готов любые ливни пить,выращивать любое семя,и ключевой водой поитьземли измученное племя.Он отличается от всехсвоим безудержным простороми тем, что вечно смотрит вверхпридурковатым светлым взором.

40

Ему и ритмы нипочем.Ему и рифма для улыбки.И, как смычком, тупым мечомон водит по волшебной скрипке.А то, что путает поройвесну и осень между делом,мороженое ест зимойи междометьем неумелымсбивает с мысли, как хлопокнад ухом юного буддиста, —так это всё – астала виста!И, как еще там, – гутен морг!

41

Вот так и я с моим героем,усевшись по весне в такси,к промозглой осени примчался.На небе лунный шар качался,и звёзды серебрились роемв его расплывчатом луче.С пустою сумкой на плече,пронзённый воздухом морозным,на перепутии подзвёздномзатёкшей правою рукойя тормозил к Москве попутки,а мимо проносились сутки,недели, месяцы, и вот —сюжет нащупал поворот.

42

Он позвонил мне из забвенья,как будто не было зимы,и возвратился в поле зреньяиз непроглядной тишины.К стыду сказать, мы снова пили,перечислять не буду, что.То приземлялись, то парили,то спали, кутаясь в пальто.Мы договаривали спорыиз очень давних наших лет…О том, как можно мыслью горы…Или, не оставляя след,во все возможные запретывходить невидимо, и явь,лишь меткой мыслью продырявь,прольётся в новые куплеты,точнее рифму присмотрев.Но, к сожалению, припевтолпы затмит остатки света.

43