Апостол Иаков, похоже, лично знал о. Стефана, поскольку написал: «…если в вашем сердце вы имеете горькую зависть и сварливость, то не хвалитесь и не лгите на истину. Это не есть мудрость нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская. Ибо где зависть и сварливость, там неустройство и всё худое». А дальше — об отце Александре: «Но мудрость, исходящая свыше, во–первых, чиста, потом мирна, скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна. Плод же правды в мире сеется у тех, которые хранят мир» (Иак 3,14–18).
Надо сказать, что о. Стефан задолго до своей опалы перестроил домик, повелев сде. ать себе отдельный вход, а заодно и ликвидировал кабинет отца Александра, так что комнаты, в которой я был крещен, больше не существует. Отцу было выгорожено в другом месте намного меньшее помещение. Это была не последняя пакость со стороны настоятеля: он еще распорядился, чтобы отца Александра перестали кормить — пусть добывает себе пищу сам.
О. Стефана сменил о. Иоанн Клименко — человек самодовольный и невежественный, служивший прежде в подмосковном Егорьевске. Он и его матушка были людьми хозяйственными. Прежде всего они озаботились покупкой добротного дома и его обустройством. Дурного в этом, впрочем, ничего не было. Первое время о. Иоанн присматривался к отцу и к нам, и ничего не предпринимал. Но вскоре он‑таки заразился от о. Стефана злокачественной завистью и продолжил полосу гонений, которая странным образом (а может, и не странным) совпала с гонениями на отца Александра со стороны КГБ. С конца 1983 г. начались допросы, продолжавшиеся почти весь следующий год.
О. Иоанн тоже был зорок, но по–другому, чем наш отец. Во время службы он пронизывал паству острым взглядом, как бы высматривая в ней нечто, другим недоступное. За это я дал ему прозвище Иоанн Зоркое Око, или Иоанн Впередсмотрящий. На самом деле он выискивал магнитофоны, которые не терпел, и московских крамольников из числа евреев. Его проповеди были своего рода шедеврами в жанре абсурда, и я любил их слушать. Вязкие, с бесконечными повторами, они представляли собой поразительные по дикости самодельные толкования Евангелия. Такова была, в частности, чудовищная проповедь «О группах», где Христос, по его прихоти, без конца говорил своим палачам: «Я же Бог. За что вы Меня схватили?»
Во время произнесения этих проповедей я буквально давился от смеха. Хотелось тут же всё записать, но о. Иоанн со своим зорким оком не давал такой возможности. Поэтому я стоически выдерживал до конца, а потом вылетал на улицу и судорожно записывал всё, что запомнил. Однажды я прочел очередную подобную проповедь отцу Александру, ему одному. Это было в его кабинете в Новой Деревне. Пока я читал, он все время хохотал, так что мне приходилось останавливаться. Когда я кончил, он продолжал смеяться, а потом сказал: «Не может быть. Вы это придумали». Я возразил: «Ну, отец Александр, вы же были в это время в алтаре и просто не слушали, а я слушал. Это он и говорил. Я только слегка стилизовал».
Он говорил мне, что зло безусловно персонифицировано, что дьявол — реальное лицо, это не метафора.
И не раз он говорил, что силы добра будут возрастать, но точно так же будут возрастать и силы зла, и так будет до конца мира. «Царство дьявола развивается столь же успешно, как Царство Божие».
Справедливость этих слов доказана более чем убедительно: на стремительное возрастание полюса добра, каким был отец Александр, силы зла ответили убийством.
До сентября 1990 года я не вел дневника — так, спорадические записи. Биография моего отца, его арест, мое общение с диссидентами отвели меня от этого занятия. Но я хорошо понимал, чего себя лишаю. Помню, в 60–х я написал такой стишок:
Ни дневников, ни писем —Эпоха немоты.Опасно арестантуС бумагой быть на «ты».И всё, что он имеет,О чем душа болит,Развеется, истлеет,Уйдет, перегорит.Потом придется сноваСплетать живую нить…Не позволяйте словуПод землю уходить.
Это, собственно, было обращение к самому себе. Но 70–е и 80–е тоже не предрасполагали к ведению дневника: обыски у моих знакомых, их аресты, допросы отца Александра — всё это отбивало охоту к тому, чтобы пополнять досье известной организации: не ровён час… Так что привычка не доверять иные мысли бумаге укоренилась. И свои разговоры с отцом Александром я тоже не записывал, а то, что я в то время думал, — лишь намеками, понятными мне одному. Были, правда, редкие исключения. Вот дневниковая запись от 15 сентября 1984 года:
«Господи, как я пережил эту ночь? Мало было таких ночей в моей жизни. Не кашель попутчиков, не громкий разговор пьяного соседа вывели меня из себя, а смертное томление, ужас и тревога за моего милого духовного отца обступили меня и проникли в мою душу. Чего только я ни напридумывал — и свои показания на допросе (как я их диктую и какие фразы), и надгробную речь, которую я будто бы не успел произнести (потому что не успел приехать, застрял в этом подлом Крыму). И мысли роились жуткие — печальные и грозные. Как нам жить без него?.. А ведь надо… надо жить дальше по его заветам, как если бы он был с нами… Всё я продумал.
Слава Тебе, Боже, что ты не допустил, что тревога оказалась ложной (как я метался между надеждой и страхом!). Типун тому на язык, кто пустил этот дикий слух! Какое облегчение я испытал, услышав голос Маши (еле добежал до международного телефона в Феодосии). Теперь всё позади. И небо юга, казавшееся постылым, засияло чудным блеском».
Эта запись нуждается в пояснении. Днем раньше я уезжал в Крым. Вечером, перед самым отъездом, мне позвонила знакомая, прихожанка отца Александра, и сказала, что он будто бы арестован. Такая угроза была вполне реальной: в то время шли бесконечные допросы отца, и кое‑кто вокруг него действительно был арестован. Я хотел отменить поездку, но сообщение было предположительным, неточным, никто его не подтверждал (я обзвонил многих прихожан), и я все же решился уехать. Но настроение было ужасным: я метался, не находил себе места, не спал. К счастью, известие оказалось ложным: знакомая просто сделала неверное умозаключение. За это моя жена страшно сердилась на нее: как можно было перед отъездом говорить человеку такое, не проверив факта! Но, слава Богу, пронесло.
Временами, когда мы засиживались после службы в домике, и отец собирался в Москву, он просил меня взять такси и подъехать к церковной ограде. Иногда это удавалось, но чаще — нет. Обычно, закончив свои дела, он выходил на шоссе, где я тщетно пытался поймать машину. Стоило ему подойти и поднять руку, как такси появлялось как из‑под земли, тормозило, как будто он притянул его магнитом, и шофер охотно вез нас в Москву. Так было много раз. Случалось, он останавливал и рейсовый автобус, который подбирал нас не на стоянке, а на середине пути.
Суждения отца Александра были подчас парадоксальными. В одной из домашних бесед (она полностью приведена в книге Александра Зорина «Ангел–чернорабочий») он сказал: «…атеизм — это дар Божий. Это вовсе не поражение христиан. Это великая, исцеляющая, оздоровляющая нас сила… Конечно, плохо, что закрывают церкви. Кто скажет, что хорошо? Плохо и с точки зрения закона, и с точки зрения верующих. Но я уверен, что ни один храм не был закрыт без воли Божией. Всегда отнималось только у недостойных… Конечно, мы жалеем храм Христа Спасителя, который был разрушен. Бесспорно. Но с другой стороны, мы понимаем, что было что‑то в нашей жизни христианской, позволившее его разрушить».
Мысль отца Александра ясна: атеизм — следствие недостоинства христиан, он — индикатор духовного неблагополучия, и он должен побуждать христиан быть на высоте своего призвания. Самое страшное, по убеждению отца, — это не открытый атеизм, а атеизм, имеющий облик христианства и удушающий христианство, удушающий Церковь.
До чего ж современно это звучит! Эта опасность не миновала — она возросла многократно.
Он говорил, что хотя Христос, судя по Евангелию, вроде бы никогда не смеялся, — мрачным Он отнюдь не был: у него безусловно было острое чувство юмора. И он приводил пример с Закхеем (Лк 19, 1—10): «Представляете? Малорослый человек хочет увидеть Христа, но у него ничего не получается — кругом толпа. Он бегает, потом залезает на дерево и оттуда смотрит. Подходит Христос и говорит: «Закхей, слезай! Слезай скорей! — Мне сегодня надо быть у тебя дома». Понятно, что Он при этом улыбается — сцена же уморительная! Зато история с Закхеем стала для Христа поводом рассказать притчу о десяти минах. Она есть только в Евангелии от Луки».
Свидетельством сильно развитого чувства юмора у Христа были для отца Александра и такие Его обороты речи, как «вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие», «порождения ехиднины», «удобнее верблюду пройти через игольные уши» и многие другие.