Многим сейчас уже трудно себе представить, как мы были проникнуты этой боязнью — «засветиться». Мысли об обыске были постоянными. Меня Бог миловал, но многих моих знакомых — нет. Однако я помнил обыски, которые проходили у нас дома в моем детстве, и приход «гостей» часто снился мне по ночам. По мере возможности, я старался не подставиться. Отец Александр тоже был достаточно осторожен — и не столько из‑за себя, сколько из‑за своих прихожан: боялся подвести их.
Магнитофон вызывал сильное раздражение у одного из настоятелей новодеревенской церкви — о. Иоанна Клименко. Поэтому примерно до 1987–88 г. записи проповедей отца Александра в храме делались втайне, так как это могло встретить гнев настоятеля и властей предержащих. Поэтому магнитофон прятался в сумке, и только микрофон высовывался за спинами прихожан.
Помню, как некоторые новодеревенские старухи шипели на Светлану Домбровскую за то, что она постоянно вела эти записи. Она отвечала им: «Ваши же внуки скажут потом спасибо». И действительно, благодаря ей многие проповеди отца Александра сохранились для нас и для потомков.
Один из практических советов отца: не погружаться в конфликты, думать не об обидчике, а об Иисусе Христе.
В апреле 1982 г. отец сказал мне после службы: «2 мая я Вас обвенчаю». Таинство совершалось у нас дома. Присутствовали все, кто входил в наше общение, и Наталья Федоровна, жена отца. (Венчалась с нами еще одна пара, но по определенным причинам я не хочу говорить о ней.) Мы испытывали необыкновенный подъем. Был яркий солнечный день. Казалось, всё сверкает и переливается. На столе, покрытом узорчатой белой скатертью, лежали Библия, большой крест, золотые кольца, венцы. Стояли там свечи в подсвечниках, цветы в вазах, чаши с вином, а еще старинная икона «Богоматерь Троеручица». Мы держали в руках большие белые свечи, обтянутые лентой из фольги, а над нами парили венцы. Они были самодельными, очень простыми, но именно этим они напоминали библейские времена.
Я плохо помню, что тогда говорилось. Помню буйную радость, охватившую нас. Помню, как отец Александр говорил, что существуют флюиды семьи, отличающиеся от флюидов каждого из ее членов. Это особый феномен. И если семья гармонична, то и флюиды ее несут в себе эту гармонию. Благодать венчания опочила на нас. Мне хотелось летать, и мировая Гармония несла меня на своих крыльях.
Этот день навсегда останется одним из самых светлых и радостных дней моей жизни. Когда мы отпечатали фотографии, оказалось, что от «Троеручицы» исходит сильный ровный свет, не видимый обычным глазом. Не знаю, что это означает, но мы сочли, что это добрый знак.
Зная мою библиофильскую страсть, он время от времени просил меня достать ту или иную книгу (по истории, философии, религии и т. п.). Чаще всего мне это удавалось. Как бы извиняясь, он говорил: «Вы ведь все равно ходите по магазинам» (книжным). Это было правдой. Со временем я стал покупать для него книги, которые могли его заинтересовать, уже без его просьб. Потом, встречая их на его стеллажах, я испытывал чувство гордости (не гордыни). Когда я приносил очередную книгу, он часто радовался совершенно по–детски: его лицо сияло, он говорил: «О, это то, что я искал! Где вы ее взяли?» и обнимал меня. За любую малость он умел благодарить так, что становилось неловко.
Многие книги я заказывал по издательским проспектам, и спустя годы после его смерти мне все еще приходили открытки на книги, интересные и мне и ему, с пометкой: «2 экз.».
Но не меньше книг я получил в подарок от него, и не только его собственных. Однажды прямо из Пушкино мы приехали с ним на машине в Новодевичий монастырь. Он попросил меня подождать. Через некоторое время вышел довольный и вручил мне шикарную трехтомную Библию с комментариями Лопухина. Она стоила не одну сотню рублей, и я был смущен этим подарком, отказывался, говорил, что книга нужна ему самому.
— Берите, берите, — настаивал он. — А у меня и так есть — еще дореволюционное издание, в 12 томах.
Но это далеко не всё, что он мне подарил. Были еще том^ Владимира Соловьева, Бердяева, Франка, о. Сергия Булгакова, «Сверхсознание» Лодыженского. Один из последних его подарков — книга Никиты Струве о Мандельштаме (знал, что это мой любимый поэт).
Однажды моя жена пожаловалась ему, что я коплю богатство, и указала на полки с книгами. Но он не осудил меня за такое «стяжательство», сказал, что это простительно.
В 1989 г. он подарил мне только что вышедший парижский журнал «Символ» (№ 21). Там была напечатана его работа «Основные черты христианского мировоззрения (по учению Слова Божия и опыту Церкви)» (она известна под названием «Кредо»), а еще — две статьи Павла Флоренского: «Христианство и культура» и «Записка о Православии». Открыв их, я увидел пометки отца Александра.
Вот что он подчеркнул в первой статье: «Не следует во имя единения смазывать вероисповедные различия, напротив, весьма важно четко установить их. Но если при этом у нас будет искреннее доверие и любовь, — не друг к другу непосредственно, ибо все мы можем заблуждаться, а к Тому, Кто живет во Вселенской Церкви и Кем ведется она, то тогда эти разности будут поводом не к вражде, а, скорее, к чувству солидарности христианского мира и к благоговению перед путями Промысла».
А вот что он отметил знаком NB во второй статье: «Религиозный мир раздроблен прежде всего потому, что религии не знают друг друга. И христианский мир, в частности, раздроблен по той же причине, ибо исповедания не знают друг друга. Занятые истощающей их полемикой, они почти не имеют сил жить для самих себя. Исповедания подобны сутягам, которые всё свое состояние тратят на судебные процессы, а сами живут в голоде и скудости. Если бы на любовь к себе была бы употреблена хотя бы незначительная доля той энергии, которая тратится на вражду к другим, то человечество могло бы отдыхать и процветать».
Однажды летом мы шли пешком от Новой Деревни до станции Пушкино. Присели в сквере около станции. Вскоре к нам подошел пьяница, уже в возрасте, начал просить, потом требовать деньги — явно, чтобы опохмелиться. Я подумал: «Сейчас отец Александр подаст ему». Нет, не подал, сказал:
— Ну зачем? Мне же потом придется тебя отпевать.
Я знал еще двух таких же независимых и внутренне свободных людей, как он, — Андрея Сахарова и Мераба Мамардашвили. Я был знаком с обоими, хотя и не близко, и наблюдал за их деятельностью многие годы. Но все‑таки степеней свободы у отца Александра было гораздо больше.
В году 83–м или 84–м, на квартире одной из своих прихожанок в Пушкино, он собрал несколько человек и прочел нам лекцию о сионизме. Тогда о нем без конца трезвонили все средства массовой информации — и газеты, и радио, и телевидение, и бесчисленные черно–желтые брошюры, отводя этой теме неправомерно много места. Это была легальная форма антисемитизма, поощрявшаяся властями, всегда заинтересованными в создании и оживлении «образа врага».
Отец Александр дал сжатый очерк сионизма как идейного течения, решающего проблемы нескольких миллионов людей. Между тем из него сделали вселенский жупел. Политики мистифицируют и трансформируют этот вопрос в своих грязных целях. Проблема сионизма стала упрощенным иррациональным мифом. Таковы были выводы лекции.
Вообще никакой национальной озабоченности у отца Александра не было. Он не желал эмигрировать. Для него, как и для Христа, не было ни эллина, ни иудея (хотя он отлично знал их особость). Для него главным был не пятый пункт, а человек — вот этот, конкретный, страдающий человек.
Один из настоятелей новодеревенской церкви, о. Стефан Середний, — плотный, долдонистый, дубоватый, чрезвычайно сварливый человек с тяжелым совиным взглядом и заплетенной сзади седоватой косичкой — был как раз из тех, кто верил в мировой сионистский заговор. И как не поверить, если отец Александр, объект его многолетней мучительной зависти, обвинялся в бесчисленных погромных изданиях, а особенно в распространявшемся среди духовенства анонимном «Письме священнику Александру Меню», в том, что он — сионист, агент иудаизма, разлагающий нашу Православную Церковь изнутри, дабы заменить ее «Вселенской Церковью», которая признает «истинным Христом израильского лжемессию — антихриста». О. Стефан ухватился за эту дичь, как за якорь спасения, и натравил наиболее темную часть местных прихожанок на отца Александра, организуя коллективные доносы на него во все мыслимые инстанции — от патриархии до КГБ. Отец не отвечал ему злом и все эти безобразия терпел. Травля продолжалась несколько лет и довела отца до того, что он подумывал перевестись в Ленинград, в тамошнюю Духовную академию. Но о. Стефан переусердствовал: он в конце концов «достал» начальство и посему в 1983 г. распоряжением митрополита Ювеналия был отправлен в подмосковный город Реутов.