Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

- Часы покажь, - после некоторого раздумья попросил Шнырь, и вербовщик понял, что перелётная птица почти согласна завернуть и сделать дополнительную посадку в неприютном городе Оренбурге.

Он вынул из кармана заранее заготовленную плату и протянул парню. Тот восхищённо разглядел со всех сторон сияющую цацку, завёл, послушал, как они тикают, прижав к давно не мытому уху, удовлетворился и решительно надел на не очень чистое запястье, дёрнул худой конечностью, и часы окончательно сменили владельца, спрятавшись в наползшем рукаве просторного пиджачишка.

- Давай писулю.

- Подожди здесь. – Владимир готов был расцеловать грязноватую худощавую морду урки. – Пойду в дом, напишу. – Он намеренно оставил Шныря с часами, решив, что если тот сбежит, то так тому и быть, но если дождётся, то будет полная уверенность, что выполнит поручение, во всяком случае постарается выполнить в силу своих способностей и терпения.

Шнырь дождался.

- Вот, - подал ему Владимир, вернувшись, ровный клочок бумаги с короткой густой записью чернильным карандашом. – Смотри, здесь написано: «Шатрова Ольга Сергеевна» – та, которую ты должен разыскать среди ссыльнопоселенцев, далее – «Осинцевы Алла и Виктор» – её дети в спецдоме, который ты должен разыскать вместе с Шатровой, и последнее – «Васильев Владимир Иванович, до востребования» – по этому адресу она должна сообщить мне о детях и о себе. Подробности расскажешь ей на словах, ясно?

- Замётано.

- Давай мы тебе для надёжности зашьём листок в шов.

- Затыривай, - разрешил секретный почтальон-курьер, подставляя засаленный борт пиджака, в котором отправитель с помощью бритвы иголки и нитки сделал нехитрый тайник.

- Вот и всё, - Владимир внимательно посмотрел в сметливые глаза посланца. – Для меня это важнее жизни. – Он протянул на прощанье руку. – Очень прошу тебя: сделай.

Шнырь вяло ответил на пожатие руки, но глаз не отвёл, и уходить не собирался.

- У тебя есть вопросы? – поинтересовался Владимир.

- Есть, - признался почтовый ящик. – Ты бабки все спустил, что у Фингала за луковицу захавал?

Если бы не упоминание урки, купившего часы, недоразвитый недотёпа не понял бы вопроса.

- Мне в твоём Оренбурге кантоваться придётся. А то и ей понадобятся. Делись.

Владимир даже покраснел от своей простейшей житейской непредусмотрительности, понятной даже малолетнему воришке. Он торопливо достал Фингаловы деньги и подал Шнырю.

- Возьми и прости за забывчивость.

Вымогатель взял деньги, отсчитал три тысячи, остальные вернул назад.

- Хватит, тебе тоже жить надо.

Потом сам протянул руку, и на этот раз его рукопожатие было тесным, крепким и обнадёживающим.

- Сука буду, если не надыбаю твою баруху и не достану из клетки шкетов.

Улыбнулся сообщнически:

- Бывай, паря, - и неторопливо ушёл, не оглядываясь, унося самую большую надежду.

Ликующий Владимир, сдвинувший с мёртвой точки то, что совсем недавно казалось немыслимым, на одном дыхании собрался в завтрашнюю дорогу и постирал бельё, позаимствовав горячую воду у Сергея Ивановича, оставшегося у плиты в одиночестве.

- Ушли зализывать раны, - объяснил он отсутствие Веры. – Внимательно всмотрелся в квартиранта, спросил:

- Чего это ты такой чересчур счастливый? Хвастайся, а то лопнешь.

Но Владимир отделался комплиментом.

- Безумно рад, что у меня такой хозяин.

Обрадованный комиссар невольно засветился улыбкой, но по-мужски сдержал эмоции.

- Вынужден изменить твоё мнение о себе: закончишь постирушку – приходи помогать, а то скоро приглашённые заявятся. Я решил не тянуть с застольем и не засиживаться допоздна: вам с Сашкой надо хорошенько выспаться перед дорогой.

- Есть, мой командир, - с готовностью согласился радостный подмастерье и в темпе убежал доделывать свои дела.

- 9 –

Несмотря на то, что приглашённые были когда-то недисциплинированными партизанами, они, на удивление, пришли вовремя и дружно. Как и предполагал именинник, их оказалось трое, и все примерно ровесники виновнику торжества. Один – бывший командир подрывной группы, оставшийся без руки и работающий комендантом в общежитии ФЗУ, второй – бывший командир хозчасти, занимающийся теперь тем же на восстанавливаемой швейной фабрике, и третий – просто бывший партизан и давний довоенный друг комиссара по комсомольской и партийной работе, вкалывающий теперь каменщиком на одной из строек города. Большинство партизан разъехалось по республике, а сумевшие закрепиться на верхних ступеньках административной лестницы в городе, после изгнания комиссара из горкома, старательно избегали встреч с ним, чтобы не запятнать служебной карьеры знакомством с партренегатом.

После дежурных тостов за именинника, за партизанскую дружбу, за павших товарищей и выстоявшую Родину сорокалетние «старички» наглухо ушли воспоминаниями в светлое прошлое, оставив молодёжь в сумрачном настоящем. Половина из последней старательно уничтожала всё наваренное и напечённое, довольная прошедшим днём, а вторая половина, как обычно, ковыряла вилкой что попало, размышляя о несовершенстве национального устройства громадного государства. Когда партизаны, обессиленные лесными тяготами и нервными стычками с оккупантами, быстро окосели во здравие комиссара и образовали тесное каре, громко сожалея о простоте бивуачной жизни и отношений между людьми, забытые Владимир с Сашкой, переглянувшись с хозяином и получив молчаливое разрешение, удалились в комнату квартиранта. Там Сашка занял привычное философское положение – лёжа на спине на кровати друга с подложенными под голову бескровными руками в ясно проступающих синих венах – и предался вяло текущим размышлениям вслух.

- Счастливые люди: им есть что и интересно вспомнить. Я своё прошлое ненавижу и стараюсь забыть. Как, впрочем, и настоящее.

Он замолчал, переживая нахлынувшую тоску, взбудораженную алкоголем.

- Вере поможешь?

- Вы помирились?

Сашка невесело усмехнулся.

- Мы по-настоящему и не ссорились. Любви не было, нас соединяла память о брате. Со временем она угасла, угасла и наша искусственная привязанность друг к другу.

Он переложил руки за голову, взявшись за прутья кровати.

- Напрасно я уговорил её на замужество. Как обычно: навяжешь человеку, казалось бы, благое решение, а оно обязательно окажется для обоих скверным. Всегда надо договариваться, и не в крик, а шёпотом. Не верю я в коллективное большинство. Если решение не выстрадано единогласно, каким бы большинством оно ни было принято, всё равно развалится, подтачиваемое неудовлетворённостью меньшинства. Коллективу с таким решением не жить. Потому и не верю в Союз Советских Республик, - занесло его в любимые национальные дебри. – Знаешь, мы-то с Верой переживём расставание, а для Насти – это первое в жизни потрясение, то, которое не забывается никогда. И всё же разбегаться надо, нечего тянуть ненужную волынку, потом будет всё труднее. Она – женщина здоровая, молодая, найдёт хорошую работу, проживёт сама и дочь вырастит. Глядишь, со временем какой-нибудь стоящий мужичок подвалит, настоящую семью слепят, и Настёна притерпится. Поможешь им, пока меня нет?

- Не сомневайся. Меня не будет – Сергей Иванович не даст в обиду.

- Ты старайся с ним быть почаще и подольше. Он к тебе всей душой тянется, кроме тебя у него, по сути дела, никого ближе нет. Ты, может быть, не замечаешь, а я вижу, как он всё больше тоскует в одиночестве, потеряв любимую жену и отлучённый от дела, которому посвятил жизнь. Партизанский комитет явно не для него – там рутина, архив и застой, не тот размах, не те задачи, не те темпы. По природе своей он воспитатель, ему бы и работу соответствующую – с молодёжью, которая, как и он, верит во всеобщее светлое будущее. Лучше всего в каком-нибудь техникуме или, в крайнем случае, в ФЗУ. Я говорил ему об этом, но он всё ещё надеется, что позовут, дадут партзадание, без которого он не может принять решения. Поговори и ты, может быть, удастся сдвинуть с места. Жалко хорошего мужика.

Сашка повернулся на бок, лицом к сидящему у стола другу.

- Сегодня ему 45. Рубеж, с которого мужчина обозревает самые высокие, покорённые им, вершины науки, карьеры, благополучия, любви. Рубеж максимальной разгрузки природного интеллекта и таланта, божьего дара. Кончилось время становления как личности. Дальше будут, конечно, ещё вершины и холмики, но чего-либо выдающегося уже не сделаешь – природой запрещено: ум начал отдыхать, отдав приоритет желудку. Многие, правда, продолжают пыжиться, доказывая свою состоятельность и то, что есть ещё порох в потрёпанных пороховницах, не веря, что он сырой и дымный. На смену озарению приходят опыт и знания, наступает время укрепления личности и укрепления и развития её духовной сущности – человека.

- Откуда ты всё это знаешь, молокосос? – насмешливо спросил Владимир, удивляясь внезапным зигзагам мышления лежащего философа.