Юрии Коротков Валерий Тодоровский
Подвиг
Они родились на втором году космической эры. Так высокопарно было принято говорить тогда. В доме каждого из них в красном углу, как икона, висел портрет Гагарина — в гермошлеме или парадный, с геройскими звездами и орденами всего мира. И каждый с детства наизусть помнил кадры кинохроники: прощальный взмах рукой — «Поехали!», и столб огня, уносящий ракету в небо, и ликующие толпы людей по обе стороны проспекта, на балконах, на крышах, и цветы, летящие под колеса открытого лимузина, и ослепительная гагаринская улыбка.
Так больше не встречали никого и никогда, потому что гагаринским полетом закончилось время подвигов. Давно была выиграна война, покорен Север, на карте мира не осталось белых пятен, а в космос выстроилась длинная очередь за орденами и бледными отблесками гагаринской славы.
* * *
На огромном пустыре в Черемушках стоял до горизонта стальной лес подъемных кранов. В крайних котлованах были вбиты только первые сваи фундамента, а поодаль уже поднялись панельные этажи.
Был выходной, и полчища строительной техники замерли, уткнув ковши и тяжелые ножи в развороченную землю.
На краю котлована на складных походных стульчиках сидели Борис Богуславский, Инна Неверова и Леонид Блохин с женой Надей. На столе расставлена была нехитрая закуска: крабы и грибы, бутылка вина с пластмассовыми стаканчиками. Рядом играли на песчаном склоне дети.
У других котлованов тоже расположились компании будущих новоселов, там тоже выпивали и пели, танцевали под патефон.
— Привет соседям! — весело крикнули, подходя от троллейбусной остановки, молодожены с таким же точно сложенным столиком в сумке. — Это какой дом?
— Эти три корпуса — сто шестой! — крикнул в ответ Блохин.
— А где сто четвертый?
— Вон там! — указал Богуславский на бетонные сваи поодаль. — Правда, лифт еще не пустили! — и все радостно, с готовностью засмеялись.
— Не представляю! — развела руками Надя. — Не могу представить! Целая квартира — и вся моя! Никаких соседей! Захочу — залезу в ванну и буду целый день мыться, с утра до вечера, и никто не выгонит!
— Ну да! — капризно ответила Инна. — Никаких соседей! А я такая рассеянная — я чайник на плите забываю, кто выключит? Я на третий день пожар устрою… А кто ребенка из сада заберет, накормит? Кому его оставить, когда уходишь?
— Вон там детский сад будет, — указал Богуславский на другой котлован. — А там школа. Договоримся — кто первый возвращается, всех троих забирает.
— У тебя все проблемы, Инна, оттого, что ты не замужем, — назидательно сказала Надя.
— А вот ты теперь невеста с жилплощадью — мы тебя замуж и выдадим! — засмеялся Блохин.
— Еще чего! — фыркнула Инна. — Чтобы какой-то тип лежал в моей квартире на моем диване, читал газету и еще обед требовал! Бр-р-р… Нет уж, я женщина свободная: позову — пришел, надоест — пошел вон!
Надя укоризненно покачала головой.
Блохин разлил вино, поднял было стакан, собираясь сказать тост, — и поставил обратно на стол.
— Нет, я так не могу! — он покосился на сидящего неподалеку молчаливого мужчину с крупным грубоватым лицом. — Противное ощущение, будто в рот заглядывают! Пусть тогда с нами сидит, что ли! Как его зовут-то?
— Э-э… товарищ Шищенко! — неловко кашлянув, обратился к мужчине Богуславский. — Действительно, подсаживайтесь к нам. Немножко выпьем…
— Не положено, — коротко ответил тот.
— А что я могу сделать? — виновато сказал вполголоса Богуславский. — Сам никак не привыкну. Начальнику отдела положен охранник, хочу я того или нет.
— Не смеши! — отмахнулся Блохин. — От кого тебя охранять? Он теперь за каждым твоим шагом следит и отчеты пишет. Сегодня напишет — за что пили и сколько выпили.
— Тише, — взмолилась Надя. — Неудобно. В конце концов, у него своя работа.
— Давайте знаете за что выпьем? — сказал Богуславский. — За первый полет! За Гагарина! Не будь первого полета, может, у нас этих квартир бы не было.
— Поехали! — подхватили все хором, чокаясь стаканами.
— За Гагарина! — не удержавшись, ехидно доложил Блохин охраннику.
Надя досадливо толкнула мужа коленом.
Соня Неверова, нарядно, как мать, одетая и причесанная, с золотыми сережками в ушах, толстый Игорь Богуславский и Женя Блохин в таких же, как у отца, проволочных очках с выпуклыми стеклами строили город из песка на склоне котлована.
— Больше не хочу, — капризно сказала Соня, бросила лопатку и встала, отряхивая руки.
— Давай достроим, — сказал Игорь. — Чтобы вот такой большой был!
— Надоело! — Соня растоптала песочные дома туфельками. — Давайте в любовников играть! Ты будешь новый, — назначила она Игоря, — я на тебе буду жениться. А ты будешь старый, — указала она на Женю, — и будешь ревновать!
— А как? — удивился Женя.
— Мы будем целоваться, а ты будешь смотреть и плакать. Иди сюда, — она подтащила к себе Игоря. — Боже мой, какой ты неловкий!
Она вытянула губы, и Игорь, растопырив руки и зажмурившись от счастья, поцеловал ее.
— Ревнуй! — велела она Жене.
Но тот не стал ревновать и плакать, он молча подошел, оттолкнул Игоря и сам по-хозяйски поцеловал Соню.
— Так нечестно! — плаксиво сказал Игорь. — Она на мне женится, а не на тебе!
— Мальчики, не ссорьтесь, — томно сказала Соня. — Я женщина свободная.
Игорь растерянно переминался в стороне.
— А… а давайте… Давайте в космос полетим! — вдруг отчаянно выпалил он. — Вон там, я покажу!
— Давайте! — захлопала в ладоши Соня. — Я буду Терешкова, а Женя — Николаев, мы полетим в космос и поженимся!
— Я буду Николаев! — крикнул Игорь. — Я игру придумал!
— Нет, я! — твердо ответил Женя.
— А я быстрей тебя полечу! — Игорь вперевалку побежал через котлован. Соня и Женя бросились следом.
Борис Богуславский играл на гитаре, Инна и Надя подпевали:
Заправлены в планшеты космические карты,И штурман уточняет в последний раз маршрут.Давайте-ка, ребята, присядем перед стартом,У нас еще в запасе четырнадцать минут.Я верю, друзья, караваны ракетПомчатся вперед от звезды до звезды.На пыльных тропинках далеких планет Останутся наши следы!..
— Новые дома, новая власть, новые надежды — это символично, — сказал Блохин. — Кукурузного короля, наконец, скинули…
— Начинается… — недовольно сказала Надя.
— Господи! — в отчаянии воздел руки Богуславский. — Это выше моего разумения! У нас есть космос, любимое дело, наше дело — ну объясни мне, дураку, какая тебе разница, кто сидит в Кремле? — понизил он голос. — Лишь бы не мешали!
— Я думаю, ты сам прекрасно все понимаешь. Когда Хрущев отбирал кандидатов на полет — это дикость! Когда он указывал писателям, что писать, а ученым, о чем думать, — это первые симптомы болезни общества!.. Не делай страшные глаза! — отмахнулся он от жены, которая умоляюще прижимала палец к губам, указывая глазами на охранника. — Не те времена, слава богу! Я говорил и буду говорить то, что думаю!.. Нельзя пускать в космос человека, который стучит ботинком по трибуне ООН и обещает показать всему миру кузькину мать! Не бывает чистой науки. Мы работаем на государство, и надо четко понимать, какое оно. Ракетчики, которые работали в фашистской Германии, были преступниками, потому что работали на преступное государство!
— Надоело! — капризно сказала Инна и встала. — Мальчики, не ссорьтесь!.. А где дети?
Все растерянно огляделись. Около песочного города на склоне разбросаны были лопаты и формочки, самосвалы и Сонины куклы.
— Только что были здесь… — сказала Надя.
— Пойдем поищем. — Борис отложил гитару. — Тут ям полно. Не дай бог…
Борис и Инна спустились по песчаному склону. Охранник тотчас поднялся и встал на краю котлована.
— Кто тебя за язык тянет? Ты договоришься когда-нибудь… — торопливо зашептала Надя Блохину у него за спиной.
Женя, Игорь и Соня карабкались по железной лестнице подъемного крана. Выбрались на узкую площадку, тяжело дыша.
— Я Николаев!
— Нет, я!
Соня с улыбкой переводила глаза с одного на другого.
— Она на мне женится!
— Нет, на мне!
Женя и Игорь наперегонки полезли дальше. Соня следовала за ними.
У Игоря вдруг проскользнула рука, он невольно глянул вниз — и замер, судорожно вцепившись в ступени. Соня и Женя выбрались на следующую площадку, оглянулись оттуда на висящего внизу Игоря и засмеялись. Соня показала ему язык. Женя победно взял ее за плечи и поцеловал в подставленные с готовностью губы.
Игорь попытался двинуться с места — и не смог отпустить спасительную ступеньку. Он заплакал от бессилия, отчаяния и ужаса.