Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

Альма написала письмо Джорджу Хоуксу, объяснив, что произошло, и поблагодарив его за всю доброту, что он проявил к Амброузу. Джордж сразу же ответил запиской, в которой читались искреннее сочувствие и вежливое сожаление.

Вскоре после этого Альма получила письмо от своей сестры Пруденс, в котором та выражала соболезнования по поводу ее утраты. Кто сообщил Пруденс, она не знала. И спрашивать не стала. Она написала ей короткую благодарственную записку.

Она написала письмо преподобному Фрэнсису Уэллсу, подписавшись от имени своего отца и поблагодарив преподобного за то, что сообщил о смерти данного ценного сотрудника. Также она спрашивала, могут ли Уиттакеры что-то сделать для него в ответ.

Написала она и матери Амброуза, в точности скопировав каждое слово из письма преподобного Фрэнсиса Уэллса. Она боялась отсылать это письмо. Альма знала, что Амброуз всегда был любимчиком матери, несмотря на то что миссис Пайк называла его «неуправляемым». Да и разве могло быть иначе? Амброуз у всех ходил в любимчиках. Альма молилась, чтобы христианская вера миссис Пайк оказалась столь же сильна, как выглядело на первый взгляд, и помогла бы ей пережить это известие. Что касается Альмы, то она не верила в Бога настолько сильно, чтобы найти в этом утешение. Кроме того, ей теперь казалось, что она своими руками убила любимого сына этой женщины, самого лучшего, драгоценного, ангела Фрамингема.

Когда Альма разделалась со всеми этими обязанностями и отослала все эти письма, ей ничего не осталось, кроме как смириться со своим вдовством, стыдом и печалью. Она вернулась к изучению мхов, но больше из привычки, чем потому, что ей так хотелось. Отцу становилось все хуже. Ее обязанности расширились. Мир сузился.

Такой была бы вся ее оставшаяся жизнь, если бы всего пять месяцев спустя в «Белые акры» не приехал Дик Янси. Одним октябрьским утром он поднялся по ступеням их дома, держа в руках маленький потертый кожаный портфель, некогда принадлежавший Амброузу Пайку, и потребовал, чтобы ему предоставили возможность поговорить с Альмой Уиттакер с глазу на глаз.

Глава девятнадцатая

Альма проводила Дика Янси в отцовский кабинет и закрыла дверь, чтобы им никто не мешал. Прежде она никогда не оставалась наедине с Диком Янси в одной комнате. Он присутствовал в ее жизни, сколько она себя помнила, но рядом с ним ее всегда пробирал холодок. Его высокий рост, мертвенно-бледная кожа, блестящая лысина, ледяной взгляд, топорный профиль — все это складывалось в действительно грозную фигуру. Даже сейчас, спустя почти пятьдесят лет знакомства, Альма не могла определить, сколько Дику Янси лет. Он был вечным и не имел возраста. Это лишь делало его страшнее. Весь мир боялся Дика Янси, а Генри Уиттакеру только того и надо было. Альма никогда не понимала, отчего Янси был так предан Генри и как Генри удавалось его контролировать, но одно было ясно: без этого внушающего ужас человека компания Уиттакера давно бы развалилась.

— Мистер Янси, — промолвила Альма и жестом пригласила его сесть. — Прошу, располагайтесь поудобнее.

Он садиться не стал. Стоя посреди комнаты, он небрежно держал одной рукой портфель Амброуза. Альма старалась не смотреть на портфель — единственную вещь, принадлежавшую ее покойному мужу. Она тоже не села. Видимо, располагаться поудобнее никто из них не собирался.

— Вы что-то хотели со мной обсудить, мистер Янси? Или предпочитаете поговорить с моим отцом? В последнее время ему нездоровится, как вы наверняка знаете, но сегодня один из дней, когда ему лучше, и мысли его ясны. Он может принять вас в своей спальне, если вас это устроит.

Дик Янси по-прежнему молчал. Это была его знаменитая тактика: молчание как оружие. Когда Дик Янси молчал, все вокруг нервничали, беспокоились и заполняли пустоту словами. И выбалтывали больше, чем должны были. Дик Янси же из своей молчаливой крепости наблюдал, как вылетали наружу секреты и раскрывалась правда. Затем он сообщал все эти сведения Генри Уиттакеру. В этом была его сила.

Альма решила не попадаться в эту ловушку и не болтать не подумав. Поэтому следующие две или три минуты они простояли в тишине. Затем Альма не вынесла. Она снова заговорила:

— Я вижу, у вас с собой портфель моего покойного мужа. Полагаю, вы были на Таити и взяли его там? А теперь приехали, чтобы вернуть его мне?

Он по-прежнему не пошевелился и не произнес ни слова.

Альма продолжала:

— Если вам интересно, хочу ли я получить этот портфель, мистер Янси, ответ утвердительный — очень хочу. Моему покойному мужу принадлежало не так уж много вещей, и для меня очень много значит сохранить в качестве воспоминания единственный предмет, который, как мне известно, имел для него огромную ценность.

Но он по-прежнему молчал. Он что же, хочет, чтобы она его умоляла? Или она должна ему заплатить? Может, он желает получить что-то взамен? Или — эта мысль пронеслась в голове мелькнувшей нелогичной вспышкой — по какой-то причине колеблется? Может ли быть так, что он не уверен? Мотивы Дика Янси было невозможно разгадать. Прочесть его мысли никогда не удавалось. Альму охватило нетерпение и беспокойство.

— Вынуждена настаивать, мистер Янси, — проговорила она, — чтобы вы объяснились.

Но Дик Янси был не из тех, кто привык объясняться. Альма Уиттакер знала это лучше всех. Он не растрачивал слова на столь никчемные цели. Он вообще не привык растрачивать слова. С раннего детства Альма ни разу не слышала, чтобы он произносил более трех слов подряд. Однако сегодня оказалось, что Дик Янси сумел выразить свою мысль всего двумя словами, которые он прорычал сквозь сомкнутые губы, на пути к выходу, сунув портфель в руки Альме и задев ее при этом рукавом:

— Сожгите это!

* * *

После того как Дик Янси ушел, Альма еще час просидела в отцовском кабинете одна, глядя на портфель и словно пытаясь угадать, что скрывается внутри, по его потертой, покрытой солеными пятнами коже. С какого перепугу Дик Янси сказал такое? Зачем брать на себя труд и ташить портфель с другого конца света только для того, чтобы приказать ей его сжечь? Почему он сам его не сжег, если это так необходимо? И имел ли он в виду, что она должна сжечь его после того, как откроет и посмотрит, что внутри, или же до того? И зачем он так долго мялся, прежде чем отдать его ей?

Задать эти вопросы ему самому, разумеется, уже не представлялось возможным: он давно уехал. Дик Янси перемещался по миру с невероятной скоростью и уже мог быть на полпути в Аргентину. Но даже если бы он все еще был в «Белых акрах», то не стал бы отвечать на дальнейшие расспросы. Альма это знала. Подобные разговоры никогда не входили в перечень услуг Дика Янси. Она лишь знала, что портфель, которым так дорожил Амброуз Пайк, теперь в ее распоряжении, как и дилемма, что с ним делать.

Через некоторое время она наконец решила отнести портфель в свой кабинет в каретном флигеле и там спокойно подумать. Она присела на диван в углу — тот самый, где так много лет назад сидела и щебетала с ней Ретта, где, удобно вытянувшись, лежал Амброуз, свесив свои длинные ноги, и где спала она сама в те мрачные месяцы после его отъезда. Она изучила портфель. В нем было примерно два фута в длину, полтора в ширину и дюймов шесть в глубину — простой прямоугольник из дешевой кожи. Он был потерт, поцарапан и выглядел убого. Ручку, судя по всему, несколько раз укрепляли проволокой и кожаным шнуром. Замки почернели от морского воздуха и времени. Рядом с ручкой виднелись с трудом различимые инициалы «А. П.», вытравленные светлой краской. Портфель скреплялся двумя кожаными ремнями, которые застегивались пряжками, как подпруга на брюхе лошади.

Замка с ключом не было — вполне в духе Амброуза. Какая же у него доверчивая, открытая, искренняя натура — точнее, была, когда он был жив. Если бы портфель запирался на ключ, она, может, и не стала бы его открывать. Возможно, достаточно было бы одного слабого указания на то, что перед ней личная вещь, и она бы пошла на попятный. А может, и нет. Может, Альма Уиттакер была из тех людей, кто рождается, чтобы изучать окружающие предметы, а не пугаться их, независимо от последствий, даже если для этого потребовалось бы взломать замок.

Альма открыла портфель без труда. Сверху лежал свернутый коричневый вельветовый пиджак, который она сразу же узнала, — и горло ее сжалось от нахлынувших чувств. Она достала пиджак и зарылась в него лицом, надеясь, что волокна ткани сохранили хоть какие-то следы запаха Амброуза, но уловила лишь слабый запах плесени. Под пиджаком лежал ворох бумаги: наброски и рисунки — целая толстая стопка на больших неровных листах цвета яичной скорлупы. На верхнем рисунке было изображено тропическое дерево пандан, легко узнаваемое по веерообразным листьям и толстым корням. Рука Амброуза, превосходнейшего иллюстратора-флориста, была видна сразу по типичным для него, в совершенстве проработанным деталям. Это был всего лишь карандашный набросок, но он был просто великолепен. Альма изучила его и отложила в сторону. Под первым рисунком был другой: элемент цветка ванили, зарисованный тушью и виртуозно раскрашенный, — казалось, он вот-вот упорхнет с листка бумаги.