— Да, — сказала Ольга, — я согласна.
* * *
Шофер Клинского остановил автомобиль у дома Ольги.
— У вас, Леля, полчаса, не больше, чтобы собрать самое необходимое, — предупредил Евгений. — Я буду ждать вас в машине.
Ольга поднялась по лестнице, остановилась у родной квартиры и замерла; она и страстно желала увидеть родных, чтобы проститься с ними, и опасалась встречи, потому что боялась возможных расспросов, слез и последующих надрывных прощаний.
На ее стук дверь не открыли, только в глубине квартиры раздался лай Нелли. Соседняя дверь внезапно приотворилась, и на площадку выглянула соседка Ларичевых — пожилая дама, когда-то преподававшая Ксюте игру на фортепиано.
Увидев Ольгу, женщина испуганно округлила глаза:
— Оленька, дорогая, вас что же, выпустили? А ваших нет дома. Батюшка ваш поступил на службу, теперь уходит с самого утра, а Софья Петровна с Ксютой недавно ушли на рынок.
Внизу раздались чьи-то шаги, соседка вздрогнула и поспешила проститься с Ольгой. Ольга провела рукой над дверным косяком, нащупала тайную выемку, в которой Ларичевы всегда прятали запасной дверной ключ. Он и теперь был здесь. Когда Ольга вошла в квартиру, Нелли с радостным визгом бросилась ей навстречу. Ольга обняла собаку, прижала к себе теплую собачью морду: «Милая моя, Нелли, как я по тебе скучала!»
Старый папин зонт в углу, потертый мамин ридикюль на трюмо, фикус в кадке — приметы прежней, драгоценной, потерянной жизни.
На кухне на плите стоял еще теплый чайник, на столе лежали мамина Библия, а чуть поодаль раскрытый блокнот Ксюты. «Наверное, пили чай перед уходом, мама читала, а Ксюта записывала в блокнот», — подумала Ольга. Вспомнив, как когда-то в детстве они с сестрой любили гадать на книгах, она взяла в руки томик и раскрыла его. Библия открылась на тринадцатой главе Первого послания апостола Павла к христианам Коринфа. «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто… — с волнением, как мамино благословение перед дальней дорогой и последующим ненастьем судьбы, прочла Ольга. — А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
Она взглянула на часы — стрелки неумолимо отмеряли отпущенный ей лимит. Ольга вырвала лист бумаги из блокнота Ксюты — надо написать родным прощальное письмо. Но что им сказать, как найти единственно правильные слова, чтобы родные смогли понять ее и простить, она не знала. Тяжелый вздох — ну теперь уж как выйдет. Всю тяжесть вины и боль не уместить в скупые строки.
«Мои дорогие, любимые, обстоятельства складываются так, что я должна уехать из России. Обещаю, что вернусь сразу, как только это станет возможно. Простите меня. Знайте, что я очень люблю вас. Ваша Оля».
Она положила записку на мамину книгу, стараясь не думать о том, что ее близкие вернутся, прочтут это послание и осознают ее поступок. Но все же камнем на душу упала мысль: «А как бы я теперь посмотрела им в глаза, сказав, что уезжаю из России, при этом зная, что они-то остались здесь из-за меня?!» Может, к лучшему, что она не увидит их растерянности и то, как выражение радости на их лицах от мысли, что она жива, что с ней все хорошо, с течением времени сменится недоумением: «А как же так, Оленька? Ведь мы остались здесь потому, что ты так решила за всех, а ты вот уехала…»
И этот вопрос, даже если его на самом деле никто из Ларичевых никогда бы не задал, впоследствии долгие годы будет задавать себе сама Ольга.
Она вошла в свою комнату, бросила в чемоданчик связку писем Сергея, несколько дорогих сердцу семейных фотографий и потянулась в шкаф, где на верхней полке лежали вещи Сергея, переданные ей на хранение: крест, серебряное зеркало и картина. Она задумалась — взять Сережины вещи с собой в эмиграцию? Но все эти перемещения по революционной России, маршруты Одесса — Стамбул, казались сейчас такими опасными. Между тем времени на раздумья уже не было. Мысль о детском тайнике — углублении в стене ее комнаты, старом вентиляционном отверстии, в котором маленькая Оля прятала свои нелепые сокровища: фантики, открыточки, записочки от влюбленных в нее гимназистов, — пришла сама собой и показалась Ольге спасительной. Она отодвинула трюмо, заслонявшее подступ к углублению в стене, обернула Сережины вещи тканью и вложила их в свое тайное хранилище, будто запечатала в пещеру.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ольга не знала, сможет ли сюда вернуться. Она вообще не была уверена, что уцелеет, выживет в предстоящих ей испытаниях, и надежды на то, что кто-то однажды найдет ее тайное послание, у нее тоже не было. И все-таки она спрятала эти безмерно дорогие ее сердцу сокровища в старый тайник, словно отправляя таким образом некое письмо в будущее. Ведь если для нее будущего нет, для кого-то оно наступит. А может статься, еще не все потеряно, и скоро она и впрямь сможет вернуться и передать эти вещи Сергею?
На прощание Ольга обняла Нелли: «Хорошая ты собака!», перекрестила фотографии родителей на стенах и вышла из дома.
Из окна автомобиля своего странного попутчика она смотрела на город, окутанный в это сентябрьское утро туманом. Хотя может быть, это застилавшие ее глаза слезы создавали эффект зыбкости и тумана, в котором теперь терялся и город, и ее настоящее и будущее?
Серая Фонтанка, серое небо, зыбкий, ускользающий, никому не принадлежащий город-призрак (да есть ли он на самом деле?); былое, грядущее — все в тумане, но что делать, в иные времена неопределенность становится естественным фоном.
Автомобиль отъезжал; еще раз взглянуть на мост, где они с Сергеем прощались, на родной дом, на окна родительской квартиры, и вот все скрылось, больше нет ничего.
Даже не слезы, а сильный спазм перехватил горло — не вздохнуть-не выдохнуть. Евгений молча протянул ей свой платок и отвернулся.
Она смотрела в окно, глотая слезы; вскоре исчезла и серенькая Фонтанка, и весь этот город с его площадями, дворцами, ангелами, со всеми адресами, где ее любили и ждали.
«Прощайте, прощайте! — беззвучно шептала Ольга. — Простите».
«А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
КНИГА 2. ЧАСТЬ 2. ГЛАВА 6
ЧАСТЬ 2
ПИСЬМА ПРОШЛОГО СНЕГА
ГЛАВА 6
ПИСЬМА С ФОНТАНКИ
Санкт-Петербург
Наши дни
Всю ночь в Петербурге шел снег, словно бы мироздание решило засыпать город по самые львиные гривы, по колокольни старых церквей, до шпиля ангела — укрыть снегом и убаюкать.
— Никогда не видела такого снегопада! — улыбнулась Теона. — Так пойдет — к утру нас засыплет снегом до крыши, и мы останемся в «Экипаже» надолго. Хорошо, что благодаря Манане запасов провизии у нас хватит до самой весны!
Между тем стрелки настенных часов сошлись в полночи. Наступило католическое Рождество, в эту рождественскую ночь и стар и млад — все нуждались в чуде. Чьи-то души в эту ночь подхватывал снег, уносил прочь от земли, но где-то сейчас разорвал ночную тишину крик родившегося ребенка. А наверху кто-то прял из белого снега кудельные нити-судьбы; от сильного ветра нити порой причудливо переплетались, смешивали разные времена и судьбы в одну серебряную пряжу.
Маленький огонек свечи на кофейном столике в «Экипаже» подсвечивал лица трех женщин, увлеченных одной старой историей. Из окна дома напротив смотрел на них фотограф Данила; где-то в больнице, не зная сна, маялся, мерил шагами длинный коридор Леша Белкин, а во Франции в эту ночь не спала Ника. Что-то важное решалось в судьбах героев в эту снежную ночь, крепло в каждом из них, чтобы к утру обернуться серьезным взвешенным решением — поступком.
Бесконечный снег укрывал землю. В Петербурге, как и во всей России, была большая, долгая зима.
* * *
Петроград
Январь. 1919 год
В этот морозный снежный вечер Ксения поняла, что осталась одна на всем белом, выстуженном злыми вьюгами свете. Одна, вот разве что еще снег. И большая беда.