Ольга смотрела в окно на летящие белые стаи — привет с ее Родины.
Там где-то далеко, в стране утраченного прошлого, сейчас тоже январь, и Петербург в белом кружеве, и Фонтанка в хрустале, и городу так к лицу зима, подчеркивающая его строгую графичность. Спят под снегом ангелы и львы, припорошены белым изогнутые спины мостов, дремлет под снежным покровом Летний сад, и в ночном небе, над зимним городом, висит зеленая звезда.
Если смотреть долго-долго, как Ольга — двадцать лет, эту звезду можно увидеть.
Какими были ее двадцать зим в городе без снега? С первых дней своей вынужденной эмиграции она жила мыслями о возвращении. Идея вернуться, как та самая зеленая звезда над Петербургом, освещала ее жизнь в Париже и хотя бы отчасти примиряла Ольгу с происходящим.
Поначалу собственная парижская жизнь воспринималась Ольгой как некий фильм с нелепым сценарием и плохо подобранными актерами. Красивые виды Парижа, небольшая, но довольно уютная квартира, которую снял для них Евгений, смотрелись как киношные декорации, а парижане выглядели как задействованные в массовых сценах статисты. Герой — демон-искуситель — богатый русский адвокат, образу искусителя, конечно, не соответствовал, а героиня, зеленоглазая русская эмигрантка, фальшивила и с ролью отчаянно не справлялась. Но, как бы там ни было, Ольге приходилось играть свою роль, жить с Клинским, обеспечившим ей комфортные бытовые условия, и ждать, когда это дурное кино закончится и можно будет вернуться домой.
Через год она поняла, что больше не может жить в затянувшемся фильме, и заявила своему то ли спасителю, то ли тирану, что хочет вернуться в Россию.
Клинский ничуть не удивился ее словам, словно бы ждал их весь год.
— Что же, Леля, тогда, полагаю, нам надо серьезно поговорить.
Спокойным, будничным голосом Евгений сообщил ей, что есть некоторые обстоятельства, которые она должна принять в расчет перед возвращением в Россию, а именно то, что протоколы допросов Ольги Александровны Ларичевой, арестованной ВЧК из-за вероятного участия в контрреволюционном мятеже, содержат ее свидетельские показания в отношении других участников заговора, подтверждающие их причастность к подготовке переворота.
Ольга не сразу поняла смысл сказанных Евгением слов.
— Ты о чем? Совершенная чушь! Я ничего не подписывала и товарищей Николая не называла.
— Однако же, Леля, правда в том, что в документах следствия стоит твоя подпись, — усмехнулся Клинский. — И твой бывший муж, или кем он там тебе приходился, считает, что ты предала его.
Все так же спокойно, попивая свое любимое бордо, Евгений сообщил, что был вынужден предложить следователям сделку; после отъезда Ольги за границу они могли «интерпретировать ее показания» в интересах следствия.
— Иначе говоря, приписать мне то, чего я не делала? — Ольга никак не могла поверить в такую низость.
Однако Евгений подтвердил, что так и есть — формально она якобы подписала показания против бывшего мужа и его товарищей по партии, и теперь это может расцениваться ими как предательство с ее стороны.
— Значит, ты все знал?! — В ней белым огнем разгоралась ярость. — И подстроил все специально? Использовал мое положение, чтобы…
Она подлетела к нему и швырнула его бокал об стену.
— Чтобы что? — усмехнулся Клинский. — Спасти тебя?! А как я должен был поступить — оставить тебя там гнить?
— Но это моя жизнь! Ты не имел права решать за меня!
— Вот только не надо этого геройства. Оно и тогда было никому не нужно, и сейчас тем более.
— А Николай? Что с ним? Выходит, что я навредила ему?
Клинский внимательно посмотрел на нее и покачал головой:
— Леля-Леля, никогда тебя не понимал. Николай жив и свободен.
— Его выпустили? Но откуда ты знаешь?
Клинский пожал плечами:
— Заметь, это ты вынудила меня признаться, сам бы я вряд ли стал рассказывать о своих подвигах — не имею такой привычки, да и твое расположение все равно ничем не заслужишь, стоит ли стараться?! Но если хочешь знать, это я косвенно помог Свешникову выйти из тюрьмы; правда, он об этом не знает, считает, что за него вступился его бывший товарищ, что ж, пусть так и думает, мне его благодарность ни к чему. В общем, можешь за него не переживать. Теперь я могу, наконец, спокойно допить свое бордо?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Зачем ты это сделал? — Ольга подошла к нему вплотную. — Почему ты его спас?
— Если я скажу, что сделал это ради тебя, ты ведь мне все равно не поверишь? — хмыкнул Евгений. — Но других причин спасать этого идейного революционера у меня не было. Так что думай, как хочешь.
— Даже этот поступок не оправдывает твою подлость, — бросила ему в лицо, как пощечину, Ольга. — Уходи. Я хочу остаться одна.
— Никуда я не пойду, — отрезал Клинский. — Да и тебе не позволю. Ну прости, что я спас тебя и этого твоего… бывшего мужа; между прочим, рискуя многим.
— Но я ведь тебе заплатила за свое спасение, мой бескорыстный герой?! — усмехнулась Ольга. — Ты получил, что хотел.
Клинский осторожно коснулся ее руки — первый нечаянный жест нежности за долгое время; Евгений бывал страстен, но нежности за ним не замечалось, в минуты их близости он брал ее грубо, без прелюдий и последующей лирики, и никогда не говорил ей о своих чувствах.
Однако она его жест не оценила, взглянула на него с усмешкой:
— Что это? Зачем? У нас договор, и кроме секса и проживания под одной крышей, в него ничего не входит. И я хочу, чтобы ты знал — я вернусь в Россию при первой же возможности.
— Ну разумеется, Леля, — кивнул Евгений. — Но, честно говоря, не думаю, что такая возможность скоро представится. Кто бы мог подумать, что большевики придут надолго! Кстати, завтра я встречаюсь с одним твоим петербургским знакомым — братом твоей подруги. Полагаю, ты тоже захочешь его увидеть.
* * *
Между первой встречей с Дмитрием, братом Таты, и второй встречей с ним прошло полгода. Ольга с нетерпением ждала известий от родителей и Ксюты. Послание сестры, озвученное Дмитрием, было коротким и подкосило Ольгу, как выстрел.
Папы и мамы больше нет. Погибли. Моя вина. Произнести сто раз, тысячу, высечь эти слова на сердце. По этому кругу, как по страшному лабиринту, она ходила снова и снова много дней. Потом в лабиринте добавился еще один поворот — новая мысль. «Ксюта, моя девочка, она там одна. На нее обрушилось столько боли! Я должна быть рядом, должна помочь ей».
— Куда ты поедешь? — изумился Клинский, выслушав Ольгу. — К кому? К большевикам?
— Я поеду к сестре! — отрезала Ольга.
Клинский изумился:
— Милая, да ты не бредишь ли часом? Ты, может, не расслышала, что еще тебе передали от твоей сестры? Ксения вышла замуж за твоего бывшего мужа. Она — жена Свешникова. У них своя жизнь, и при чем здесь ты?
— Но это не имеет значения, я только рада их счастью и, конечно, не буду им мешать, я просто хочу знать, что у нее все хорошо.
— А ты нужна ей? — усмехнулся Евгений. — Уверена, что она простит тебя? И что Ксения не решит, что ты приехала отнять у нее мужа?
Каждая его фраза точно била в цель. Ольга молчала.
— Правда в том, Оля, что ты никому не нужна, кроме меня, — вздохнул Клинский. — Тебе некуда ехать. Тебя никто нигде не ждет.
— Возможно, ты прав, — отрезала Ольга, — но дело в не в этом. А в том, что я никогда тебя не любила и никогда не полюблю. Я всю жизнь люблю одного человека. Сергея. Ты знаешь.
Клинский взял трубку и начал набивать ее табаком. Ольга с удивлением отметила, что руки у него чуть дрожат.
Евгений закурил, пустил в потолок сизый дым:
— Полагаю, нам и впрямь лучше было бы никогда не встречаться, Леля, но все сложилось как сложилось, и что уж теперь! Ты просто должна понимать, что твое возвращение в Союз сейчас будет опасным не только для тебя, но и для твоих близких. Тебя могут счесть иностранной шпионкой, припомнят все — арест, побег, проживание за границей. Ты готова вернуться в ту камеру, откуда я тебя вытащил, а то и прихватить с собой сестру?