Год только начинался, но Ксения знала, что для нее уже все закончилось. Лежавшая на столе мамина Библия теперь была раскрыта не на послании апостола Павла, а на книге Иова. Ксения и сама чувствовала себя Иовом — в прошлом году она потеряла всех, кого любила.
Горе подступало к порогу их дома черной водой, а после ареста Ольги беда, как разбушевавшаяся река Нева, только прибывала. Она разливалась все больше, выше, проникала в дом, и вот беда уже Ксении по самое горло — не вынырнуть, не спастись. В сентябре Ксения узнала об эмиграции сестры, в октябре от испанки умер отец, а вскоре — мама.
Через пару недель после смерти матери Ксения впервые за долгое время взглянула на себя в зеркало и отшатнулась, увидев изможденную, худую женщину, в которой никто бы не узнал прежнюю двадцатилетнюю Ксюту. Со смертью родителей она осиротела и погрузилась в абсолютное одиночество. У нее больше ничего не осталось, разве что воспоминания, неистраченная нежность к Коле, о судьбе которого она ничего не знала, да вот еще собачка Нелли.
Но сегодня она лишилась и последнего утешения.
Утром Ксения, как обычно, вывела Нелли на прогулку. Они прошли по набережной и уже почти вернулись к дому, когда проходящий мимо прохожий (черный полушубок, борода — вот все, что Ксения запомнила) выхватил маузер и выстрелил в собаку. Собака взвизгнула и осела на снег.
— Нелли! — вскрикнула Ксения.
В карих собачьих глазах застыли слезы.
Ксения опустилась на снег и долго гладила засыпающую Нелли.
Пожилой дворник Аким, знавший сестер Ларичевых с детства, вышел на набережную и вздохнул:
— Ну, барышня, этак замерзнете, вставайте. Тут уж горю не поможешь. Я помогу похоронить.
Вернувшись домой, Ксения легла на кровать напротив окна и долго смотрела на падающий снег. У нее больше не было сил. Засыпай, Ксюта…
Когда вечером в дверь постучали, она не поднялась. Но кто-то стучал и стучал, снова и снова. Поняв, что дверь разнесут, Ксения сползла с кровати и поплелась в прихожую. Открыв, она не поверила своим глазам. На пороге стоял Николай Свешников.
— Мне дворник сказал, что ты дома, — пояснил Николай.
— А Оли нет. Есть только я, — виновато, словно извиняясь за то, что Ольги нет, а есть только она, нежеланная, нелюбимая, — промолвила Ксения.
— Знаю, что она уехала. Я пришел к тебе, — Николай прислонился к дверному косяку. — Меня вчера выпустили из тюрьмы.
Ксения смотрела на него. Коля — усталый, постаревший, но такой долгожданный!
Он пошатнулся и сильно закашлял.
— Коля, что с тобой? — охнула Ксения и, не дожидаясь ответа, распахнула дверь. — Да входи же! Входи!
* * *
Три недели она боролась за его жизнь, отвоевывая Колю у болезни, уже унесшей жизни ее родителей. Николай сгорал от испанки. Ксения выхаживала, спасала, возвращала его с того света, не думая для кого старается, для Оли или для себя? Для самого Коли! Три недели она провела рядом с Колиной кроватью — держала его за руку и молилась. «Господи, ты отнял у меня всех, кого я любила, но этого, последнего, оставь, прошу тебя».
И вот однажды, в начале февраля, слабая Колина рука сжала руку Ксении. Проследив за его глазами, Ксения увидела, что Коля пришел в себя и смотрит на солнечный луч, светивший в окна.
— Уже весна? — спросил Николай.
И хотя на дворе еще был ветреный февраль со всеми его вьюгами и холодами, Ксения, совершенно в это веря, сказала, что весна, конечно, уже наступила. Сейчас, в это утро. «Господи, спасибо, ты сохранил ему жизнь. А большего мне не нужно».
Когда пришла настоящая весна, с уверенной капелью и птичьим гомоном, Николай полностью оправился от болезни. Как-то естественно получилось, что после выздоровления он остался в квартире Ларичевых; Ксения перебралась в комнату Оли, а Николай стал жить в ее комнате.
О прошлом они не говорили, лишь однажды Николай коснулся болезненной темы и скупо рассказал, что полгода находился под арестом за «контрреволюционную деятельность» и что в январе его выпустили (за него вступился кто-то из прежних товарищей по партии, занимавший теперь высокий пост). Но остальным арестантам из числа его знакомых, проходивших с ним по одному делу, повезло меньше — многих из них расстреляли.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Не зная подробностей, Ксения поняла главное — история с арестом надломила Николая. И если за его физическое здоровье она больше не волновалась, то его душевное здоровье вызывало у нее тревогу. Николай как будто утратил ко всему интерес; революция, составлявшая главный смысл его жизни, больше его не интересовала, а других смыслов он не нашел. Ксения видела, что в нем бродит лютая тоска, и хотела ему помочь, но он отвергал ее помощь и все больше замыкался в себе.
В глубине его души словно залегла обида и досада; и вот как-то, в один из мартовских вечеров, эта горечь вдруг поднялась и обернулась против Ксении.
— Зачем ты меня спасла? — в сердцах бросил Николай. — Разве не видишь — я жить не хочу. Нет больше смысла.
Слова Николая пронзили Ксению как лезвие.
— Но, Коля, так нельзя, разве можно так… — беспомощный протест проколотой иглой бабочки.
— У меня все отняли. Сил больше нет. Ничего не хочу, не знаю, как жить.
Лезвие вошло еще глубже.
— Коля, Бог дает нам силы только на один день, — Ксения взяла Николая за руку, как делала это в дни его болезни. — Ты просто устал, надо отдохнуть. Завтра все будет иначе. Ты все сможешь, со всем справишься.
Он вырвал руку и отвернулся от нее.
— Спокойной ночи, Коля, если я буду нужна — я рядом.
И была рядом — без упреков, обид и без надежды на то, что когда-нибудь он ее позовет или поблагодарит. Опять старалась не для себя — для него самого.
В марте она устроилась на службу машинисткой — кому-то из них следовало обеспечивать быт, зарабатывать деньги.
Как-то в начале апреля, вернувшись вечером домой, она заметила, что Николай открыл ей дверь так быстро, словно бы ждал ее прихода.
— Смотрел в окно, не идешь ли, — объяснил Николай, заметив ее вопрошающий взгляд. — Давай пить чай.
Ксения зашла к себе в комнату, бросила мимолетный взгляд в зеркало, пригладила волосы и внезапно смутилась, подумав, что Коля сегодня смотрит на нее как-то иначе, не так, как обычно.
В комнату вошел Николай.
— Ксюта, чем от тебя пахнет? Запах такой знакомый.
— Я сегодня впервые за долгое время подушилась духами, — призналась Ксения. — У нас с Олей были одни на двоих. Одинаковые.
Николай прижал ее к себе, вдохнул столь хорошо знакомый ему гвоздичный запах и накрыл Ксению губами, руками, благодарностью за свое спасение; и всей силой любви и обиды к той — другой.
* * *
Через пару месяцев Николай спросил:
— Ну что, Ксюта, пойдешь за меня замуж?
Она улыбнулась:
— Я за тобой, Коля, пойду хоть куда.
В мае они поженились. Свадьбы как таковой не было — ни гостей, ни застолья, ни поздравлений, вместо этого молодожены долго гуляли по городу, благо день случился солнечный, почти летний. Увидев на улице цветущую сирень, Николай сорвал ветку, протянул Ксении:
— Держи, жена.
Ксения зарылась лицом в сиреневое дурманящее чудо и вздохнула: как странно, еще недавно казалось, что мир рушится, погибает, а вот надо же — сирень! Несмотря ни на что, весна пришла, и все взошло, расцвело в срок, подчиняясь великим, могучим законам жизни.
Вечером дома Ксения приготовила скромный ужин из тех скудных продуктов, что были, и достала из закромов последнюю бутыль маминой наливки, которую хранила на случай особого праздника; она разлила по рюмочкам драгоценные рубиновые капли — воспоминания о прошлой жизни.
— За нас! — Коля залпом опрокинул рюмку.
Ксения же надолго застыла со своей наливкой — хотелось подольше растянуть напиток, вобравший в себя свет того, безоблачного, лета и тепло маминых рук. Она посмотрела на портреты родителей на стене: «Как жаль, что мама с папой не могут быть со мной в этот день, не узнают про нас с Колей!»; потом перевела взгляд на соседнюю фотографию, сделанную Сергеем Горчаковым в Павловске позапрошлым летом. С фотографии смотрели две девушки, сидящие на крылечке отчего дома: Оля и юная, еще не знающая о скорых потерях, прежняя Ксюта. Старшая сестра обнимает младшую за шею, смеется. Оля — белый сарафан, темная коса, нежный, кокетливый взгляд, адресованный фотографу, — ах, какая красивая! Ксения невольно подумала: «А что сказала бы Оля, узнай она о том, что мы с Колей поженились?»