Читать интересную книгу История новоевропейской философии - Вадим Васильев

— А этот принцип впервые сформулировал Демокрит?

Какой? Принцип причинности?

— Да, что каждое событие имеет причину…

Ну, тут трудно судить. От Демокрита ничего по сути дела не дошло до нас, кроме крошечных, хоть и многочисленных фрагментов. Судя по всему да, хотя не исключено, что и, скажем, у Анаксимандра («О природе») тоже была эта формулировка.

— Фалес тогда уж…

Ну, может быть. Но Фалес ничего не написал, вроде бы.

— Все из воды. Этого достаточно.

Да, да. Так тогда давайте вообще к Гесиоду подойдем, к его «Теогонии», «все из хаоса» — тоже принцип причинности. Если исходить из такой артикулированной формулировки, тогда конечно, это Аристотель.

— Но это же не свойство каждого человека считать, что есть причинность. Это все‑таки продукт культурный, наверно, Запада уже. Ведь вот во многих племенах деторождение не связывается с половым актом.

Ну, это с чем‑то другим связывается, не важно.

— Для них это что‑то такое, Богом данное.

Ну, «Богом данное» — опять причина. Понимаете здесь можно даже строго показать, что. в этом‑то и ценность юмовского, открытого им метода феноменологического — что для любого человека можно абсолютно строго математически доказать, что этот принцип причинности составляет одно из его фундаментальных убеждений, отдает он себе в этом отчет или не отдает.

— Ну, значит, он вообще не будет представлять себе, чем присутствующие здесь заняты. Это будет полное недоумение вообще.

Верно. Именно так. Но тут вот надо чуть — чуть покопаться еще и уточнить, почему это так. Т. е. надо доказать, а может будет. Но вот тут можно будет строго доказать.

— Ну, вот можно понаблюдать, когда дети начинают считать, что все имеет причину.

Ну, это. вспомните, что Локк не мало на эту тему копий сломал. Дело не в том, когда они артикулируют. Вот эта артикуляция и языковые проблемы

— это второй вопрос всегда. Сознание функционирует само по себе, в естественной как бы среде психологической, психической и его исследование, оно облегчается только использованием языка и все эти феномены можно сделать более отчетливыми на языковом уровне, не более того. А сами по себе они и без языковой среды функционируют. Что такое язык? Язык — это идол современной философии, — это же просто одно из самых фантастических каких‑то заблуждений, которое сейчас существует и до сих в современной философии. Что такое слова — слова, это один из типов впечатлений, ощущений. Какая разница? Это ни какая‑то особая инстанция, которая позволяет все объяснить. Есть одни ощущения, есть другие, есть среди них звуковые ощущения, которые мы называем словами и зрительные, которые мы называем рукописными словами — все больше ничего нет. Они как‑то ассоциированы с какими‑то другими образами. Нет никакой особой языковой среды. Это иллюзия. И бессмысленно пытаться с помощью …, ну, можно, конечно — это что‑то дает, тут тоже естественно нельзя высказывать резкие такие суждения на этот счет, что вот это абсолютно бесперспективно. В любой области есть крайне интересные находки и разработки, прекрасно, но когда… только не надо вот это все превращать в идола, — что и было сделано в современной языковой, лингвистической, да и вот в философии не только лингвистической, но и аналитической в целом, но сейчас правда это уже схлынуло, языковая волна, так что мой гнев, так сказать, праведный, он не относится как раз к современному состоянию мысли, ну а скорее к тому, что было некоторое время тому назад. Ну, все‑таки предлагаю вам задуматься над этим. Будете читать многих философов — аналитиков, да и не только аналитиков, того же Хайдеггера, к примеру. Это странное выделение языка в особую область, на чем оно основано? Ну ладно. Я не настаиваю, впрочем, на том, что говорю в данном случае. Это гипотеза. Может она и неверна совершенно. Это для дискуссии мы оставим, может быть, вы не согласитесь, будете возражать, я с вами соглашусь.

Возвращаемся к Юму. Теперь нам надо, после того как мы эту ситуацию с причинностью выяснили, после того как мы поняли, в чем суть этих феноменологических вопросов, теперь надо посмотреть, как Юм на них отвечает, на эти вопросы. Действительно откуда мы, почему мы считаем, что каждое событие имеет причину? Ну, в процессе ответа на эти вопросы, Юм приходит к важнейшим понятиям, т. е. открывает особые области действия человеческих способностей, для которых он находит имена весьма неудачные, как правило. Я говорил уже: в этом плане он буквально чемпион, труднее найти философа из великих философов, которые менее удачно применял бы слова; применяемые им термины всегда дают повод к ложным интерпретациям, вот это даже правило какое‑то., обвинениям в психологизме, в чем только его не обвиняли. Так вот, тем не менее, я веду речь о понятиях «привычки» и «веры». Видите такие термины: привычка и вера. Это фундамент его науки о человеке, по большому счету, именно упомянутые мной открытые им феномены. Он говорил, что. Да вот почему, опять‑таки, чтобы не показаться голословным, сейчас докажу. Почему термин «привычка» — неудача для того феномена, который Юм открыл, не буду пока уточнять, что это за феномен, … сейчас уточню., хочу лишь сказать, что Юм так вот о привычке говорил: если убрать ее, выдернуть ее из человеческой природы, вот эту особенность, этот принцип человеческой природы, человеческая природа немедленно разрушиться. Т. е. как бы вот функционирование механизмов, когнитивных механизмов души просто невозможно без привычки. Уберете — полный крах наступает, распад душевной деятельности в сфере познания. Значит, что отсюда следует? Что привычка — это и есть фундаментальная часть человеческой природы, базис человеческой природы. Теперь вспомним цицероновское высказывание о привычке: что привычка такое? «Вторая натура», да? Т. е. вторая природа. Привычка — это искусственная природа. А по Юму, что такое привычка? Это как раз первая природа. Это основа человеческой природы, а не что‑то привнесенное. Вот вам. это хороший термин? Также «вера», сразу же возникают мысли о какой‑то религиозной вере. Ну, конечно он использует термин «belief», а не «faith» но все равно. «Belief», конечно, лишено этих религиозных обертонов, но все равно мог бы изобрести что‑то новое.

— У него ведь не было образования философского? Университет не кончал?

Нам бы всем такое отсутствие образования, как у Юма. Но он. Ну что на это Вам ответить Он все‑таки окончил Колледж, почти университет.

Колледж был очень хороший. Знал несколько языков: французский, греческий, латинский. Знал авторов древних, в подлиннике их естественно читал и современных философов, он знал, более или менее… ну, всех крупнейших мыслителей и прочитал в оригинале: Декарта, Лейбница, Локка. Так что. Ну, в конце концов, если Мэр города его рекомендовал на пост профессора Университета, то я думаю знаний у нег было достаточно. Хотя в Ваших словах есть какая‑то сермяжная правда. Может быть в этом дело. Потому что тут как‑то с терминологией. Если бы он в Германии жил, что бы было!? Даже трудно представить себе. Кстати, я уже говорил, что он феномен по большому счету немецкой философии, настолько его там рвали из рук, настолько он был популярен в Германии в 18 веке и настолько непопулярен на Родине как философ. Вот взял бы, да остался в Германии. Он же путешествовал, был в Германии. но нет, это было бы совершенно не юмовским поступком — он был истинным Шотланцем, нигде в другом месте жить не мог.

Юм 3

Ну, ладно. Теперь посмотрим, как же он приходит к этим понятиям, и что они, собственно, означают. Заодно мы ответим на вопрос о том, почему все верят в причинность. Проведем еще один мысленный эксперимент, тоже в духе Юма, хотя здесь уже модернизируем его несколько, и на этом эксперименте, сразу же раскроются нам основные черты его учения в данном аспекте о причинности и ее различных образах (на более, к сожалению, тщательный и подробный анализ времени у нас нет.).

Ну, вот сейчас я отпущу ручку, она упадет, да? Все мы в этом уверенны. Если я отпущу, то упадет. Уверены. А теперь скажите: а …, опять‑таки, что — то похожее у нас с памятью в эксперименте было…, ведь мы можем нарисовать образы будущего, того, что произойдет, когда я отпущу ручку: она может взлететь, она может превратиться в две ручки, может поменять цвет, правда? Все что угодно может быть. Вот вы можете ясно и отчетливо представить себе эти модели будущего, но один вы предпочитаете. Почему? Сначала на такой вопрос ответим, феноменологический чисто: что значит это предпочтение, что значит, что мы верим в то, что она упадет? Чем ряд падающей ручки отличается от других перцептивных рядов, проектируемых нами в будущее?

— Ну, это то единственное, что мы видели всю свою жизнь.