Читать интересную книгу История новоевропейской философии - Вадим Васильев

Прекрасно — прекрасно. Да очень любопытно здесь…

— …а если надеть очки, то только одна из них перевернется, с супом.

— А вот Вы часто говорите, в частности на прошлом занятии, давая разных философов: этот картезианец такого‑то типа, этот — такого- то.

Да, это я успел вам сказать…

— Вот суть картезианства может быть Вы сформулировали бы отдельно…

Ну, хороший вопрос. Знаете, я, пожалуй, должен с силами собраться, прежде чем на него ответить. Давайте я сейчас завершу эту фразу о Юме, буквально два таких предложения развернутых, скажу, потом перерыв коротенький (5 минут), потом отвечу на этот вопрос и продолжу, договорились?

Итак, мы остановились на чем? Что мы различили образы и предметы. Ну, а Ваши замечания — они, действительно, очень хорошие. Психология в этом плане, вот почему я на этом остановился, потому, что психология в этом плане может нам массу любопытнейших материалов предоставить, но, подчеркиваю, что всегда очень осторожно надо относиться к тому, можно ли эти материалы привлекать для не то, что даже иллюстрации — для иллюстрации может и можно, — а вот как бы для доказательств, для подтверждения философско — психологического анализа. Вот для меня этот вопрос не очевиден, честно вам скажу. Вот Вы меня поставили в тупик вот этим рассуждением об очках, когда возникает дискомфорт. С логической точки зрения, он не должен возникать. Т. е. либо здесь неполное вот это переворачивание. словом.

— По — моему, достаточно объяснить, что мы привыкли… у нас есть ассиметрия…мы привыкли видеть, верх и низ отличать телом, а в глазах эта картинка повернулась, а у ребенка вот глаза видят другое. Вот здесь возникла ассиметрия. А у ребенка, вот как бы… Судить о том, что у ребенка — сложно.

Сложно, согласен, но логически этот вопрос. В том‑то и дело, что логически этот вопрос очевиден. А если он очевиден логически, то вроде бы опыт ему не должен противоречить.

— Если бы не было других ощущений кроме зрения, тогда полное переворачивание.

Вы понимаете, зрительные ощущения у ребенка, они же, как бы, сочетаются с осязательными ощущениями. Просто по совпадению — он, например, видит ногу свою, трогает ее пальцы и в этот момент возникает осязательное ощущение и он его локализует именно вот в этой ноге, это осязательное ощущение в том месте, которое он видит, когда прикасается в этот момент к пальцам. Но если у него все перевернуто, то точно также будет, он будет видимую ногу.

— А я поняла — себя то человек не видит. Это от этого все зависит. Он не видит себя. Он себя чувствует. И поэтому когда надеваешь очки, то все‑таки действительно переворачивается все. Вот если бы мы видели себя и свое зрение воспринимали, тогда ничего бы не перевернулось.

А может быть, может быть и так, да.

Ну, ладно вернемся к Юму. Итак, мы различаем образы и вещи. Теперь, все казалось бы логично. Так мы и считаем так? Но огромная проблема возникает. Юм задает этот вопрос: а с чего мы взяли, что образы, если мы согласились, что это не вещи, а образы, вызываются похожими на них вещами? Откуда мы это знаем? И более того, откуда мы знаем, что эти похожие на образы вещи существуют независимо от нас. Можем ли мы, допустим, на опыте узнать, что они именно таковы, что они независимы и что похожи. Разумеется, нет. По определению, мы имеем контакт только с впечатлениями, а не с вещами. Чувства нам вообще здесь ничем помочь не могут. Разум опять не помогает, — опять Юм перечисляет дихотомически. Разум не помогает потому что мы можем представить (тот же прием), что впечатления вызваны не похожими на них вещами, а Богом или они беспричинно возникли. Значит нельзя доказать, что за ощущениями стоят похожие на них вещи. Мы вынуждены, говорит он, впасть в этом вопросе в скептицизм, — мы не знаем, что это за вещи.

И более того, если принять аргументы Беркли о субъективности первичных и вторичных качеств (правда, на это он особо не настаивает), то тогда вообще окажется, что существование протяженных вещей вне сознания просто невозможно. И естественный инстинкт, приписывающий вот это внешнее существование, вступит в отрытое противоречие с рассуждениями о том, что эти качества существуют только субъективно. Как здесь быть? Юм не предлагает окончательного решения, он просто констатирует трудность этого вопроса, он пытается показать, как конституируется объективность, как различаются впечатления и идеи и он видит, что здесь возникают проблемы, и он на этом останавливает свой анализ. А вера в существование внешнего мира возникает, во — первых, при сочетании регулярности и каузальной веры, о чем мы уже говорили, а с другой стороны он сложнейшие механизмы разрабатывает смешения небольших изменений с тождеством — очень сложную теорию в «Трактате» разрабатывает, вот этот вот феноменологического конституирования объективности. Не могу подробно останавливаться (он к тому же отказался от нее потом), но сами страницы его «Трактата», где речь идет об этом анализе, о том, как возникает убеждение в существовании внешнего мира, по каким законам воображения оно порождается (это многоступенчатый процесс) — относятся к числу первых образцов феноменологического анализа в европейской философской литературе, — анализа, до которого анализам позднейших феноменологов, кстати говоря, очень далеко.

Конечно с точки зрения тонкостей и глубины рассуждений, феноменологов 20–го века с Юмом нельзя сравнивать, как это не печально, настолько они уступают ему по проницательности философской. Хотя гораздо превосходят его по четкости терминологии. Это безусловно. Громадная роль, скажем, Гуссерля состоит в том, что он блестящую создал терминологическую систему, а это пол дела, безусловно.

Ну, последний вопрос о Юме, на котором я остановлюсь, — это проблема души. Юм — автор еще одной нашумевшей теории психологической, а именно теории души как связки или пучка перцепций. Вот может быть вы слышали даже об этой концепции не раз, настолько она была в свое время актуальна. В том числе и для Канта, скажем. Душа как собрание перцепций. Что это значит, откуда такой странный образ? Юм, кстати, автор теории «потока сознания» по большому счету. Психическая жизнь, считает он, устроена дискретно. Не в том, смысле, что нет целостности взглядов на мир, нет, — она, как раз, — целостность — есть. Но нет носителя, утверждает он в «Трактате», нет носителя перцепций. Вот как считал Беркли, Лейбниц, к примеру, — есть монада, простая субстанция, в этой монаде находятся перцепции, которые сменяются. Монада — это носитель их. Даже Беркли такую выдвигает теорию. Ну, у Локка там немного сложнее. А вообще. Декарт естественно. Теперь. Юм спорит. Он антисубстанциалист психологический, он отрицает не только внешнюю субстанцию, т. е. считает, что понятие «Я» — фикция, и есть просто сочетание качеств впечатлений различных и все. Никакого носителя мы непосредственно обнаружить не можем. Да и допускать его нет необходимости. Просто связаны друг с другом без какой‑либо подкладки, так сказать. Ну, а вот в душе? И относительно души он тоже критик субстанционализма. Значит, если нет этого носителя, то, что остается? Остаются сами перцепции в подвешенном таком состоянии — один раз он сравнил душу с театром, в котором в роли актеров выступают перцепции, но в отличие от традиционного театра в этом театре нет сцены, т. е. перцепции болтаются в пустом пространстве. Они как бы нигде не происходят. Другое его традиционное сравнение души с государством. Как в государстве нет носителя, так сказать, граждан, правда же? Граждане сами по себе живут. Нет какого‑то. как думалось. иногда, когда читаешь Платона, думаешь, как будто он даже верил, что есть вот этот государственный политический дух, ну он об этом не говорил, но Гегель, скажем, говорил, что есть объективный дух, компонентами которого являются граждане отдельные. Так вот это миф, естественно. Во всяком случае этот дух не обнаруживается непосредственно. Может он и есть в каком‑то смысле. безусловно, но непосредственно его нет. Есть граждане и все. И есть законы, по которым эти граждане живут, или которых они не слушаются. Вот так же устроена и душа. Перцепции — это граждане. И есть какие‑то правила смены, изменения, перегруппировки этих граждан. Они могут придти и уйти. Никакого носителя их нет.

Неудивительно, что такая прямолинейная концепция вызвала критику, но почему Юм так считал, почему он отказался от субстанционализма, вот главный вопрос, который нас интересует. Да просто потому, что когда мы смотрим на «Я», говорил он, мы не видим никогда самого этого «Я». Мы видим всегда какой‑то аффект, переживание, ощущение, а «Я» мы не видим. Не видим, так сказать, в чистом виде, отдельно от, по крайней мере, всех остальных ощущений и перцепций. Видим только их. А раз оно не существует отдельно, то и вообще оно как таковое не существует, а есть только сами эти перцепции.