применяли еще древние греки.
Синьория заказала мне сцену битвы при Ангиари на стене Зала Большого совета в Палаццо-Веккьо. Я изображу, как люди и кони сошлись в жесточайшем сражении, это будет клубок энергий, противостоящих друг другу ради пустой демонстрации воли и могущества. Для меня это станет воплощением всего, что происходит в мире вокруг. В мире, где сходятся в жаркой схватке империи, соударяются, круша людей и животных.
За дверями я слышу нарастающий гомон толпы, как мощный прилив, грозящий вынести створки и хлынуть внутрь.
– Не знаю, сколько еще нам удастся испытывать их терпение, маэстро! – кричит мне снизу один из подмастерьев, по кличке Фанфойя – Болтун.
Я слезаю с лесов и отряхиваю ладони от меловой крошки. Беру лежащий на столе свой любимый сиреневый шелковый плащ и накидываю на плечи.
– Так впустите же их наконец.
* * *
– Полагаю, насчет второй стены ты уже слышал? – Никколо Макиавелли, вскинув бровь, следит за моей реакцией, затем отворачивается, чтобы еще раз изучить фрагмент картона. Заложив руки за спину, подступает поближе – хочет рассмотреть в мельчайших деталях шлем воина, изгиб хвоста боевого коня.
Я поглядываю на тощую фигуру Макиавелли, пока тот расхаживает туда-обратно. Умеет же он, однако… Умеет задать важный вопрос и терпеливо ждать ответа в полном молчании.
– Какой-такой второй стены?
– Гм… – Макиавелли озабоченно поджимает губы. – Стало быть, они тебе не сказали. Этого я и боялся.
Позади меня Салаи руководит трудоемким процессом приготовления кроликового клея и соединения между собой листов композиции. Предварительный рисунок к фреске, заказанной Содерини для Палаццо-Веккьо, обретает форму, постепенно складываясь из множества фрагментов. В итоге по длине и ширине картон будет равен параметрам стены.
– Кто и что мне не сказал?
Макиавелли снова поворачивается ко мне лицом:
– Содерини нанял Микеланджело Буонарроти… написать фреску на стене напротив той, что отдали тебе в Палаццо-Веккьо.
На миг мне кажется, что у меня остановилось сердце.
– Я… Ты сказал – Буонарроти? Но он ведь скульптор, а не…
Макиавелли пожимает плечами:
– Ты же видел его мраморного гиганта. Нет сомнений, Буонарроти может все, если захочет.
Я разрубаю воздух напряженной ладонью:
– Плевать. Пусть пишет.
Макиавелли, кивая, опять пристально следит за моей реакцией. Это он тоже умеет.
– Синьория предоставила ему несколько помещений на том берегу реки, в Сант-Онофрио. Не таких просторных, как у тебя здесь, конечно, – уточняет он, обводя рукой огромный зал и дюжину моих занятых работой подмастерьев. – Разница еще и в том, что Буонарроти заперся в мастерской и не выходит. Он вроде бы даже своих помощников неохотно впускает, а так и вовсе никому не позволяет взглянуть, что там у него, за дверью.
У меня нет выбора. Содерини не посоветовался со мной, перед тем как нанять Буонарроти. Я не могу разорвать договор. Иначе разорвал бы немедленно. Но вместо этого мне придется создать фреску, которая превзойдет «Тайную вечерю» в Милане. Мое будущее стоит на кону, а ставку я делаю на живопись.
Собственно, это все, что я могу сделать.
Такое решение было принято мною в тот миг, когда выяснилось, что я – единственный из детей Пьеро да Винчи, кому он ничего не оставил в наследство. Ничего. В тот миг, когда мои единокровные братья и сестры оставили меня за отцовским столом наедине с моими мыслями и с его служанкой, безмолвно убиравшей со стола крошки и шкурки от фруктов. Отец выразил мне финальное неодобрение.
И портрет какой бы то ни было синьоры мне тут ничем не поможет.
Нет, только большой заказ для общественного блага. Роспись, достойная нашей эпохи и нашего города. Достойная меня самого. Фреска на все времена.
Отец заблуждался на мой счет. И Содерини заблуждается. Они все не правы.
Моя судьба связана вовсе не с портретами чьих-то жен. Мой путь ведет за стены дворца Синьории и даже за стены этого города.
Другого шанса у меня не будет.
Они еще увидят.
* * *
Мастеру Леонардо да Винчи, в монастырь Санта-Мария-Новелла, Флоренция
В связи с тем, что Франческо дель Джокондо из Шелковой гильдии выплатил Леонардо да Винчи задаток за живописный портрет его жены Лизы, и принимая во внимание тот факт, что портрет не был предоставлен заказчику, маэстро Леонардо обязан продолжить работу над портретом в течение следующих тридцати дней, в противном случае ему надлежит вернуть полученный задаток.
Заверено в сей день Гаэтано Сольдини, нотариусом,
от лица Франческо дель Джокондо
БЕЛЛИНА
Флоренция, Италия1504 год
Беллина видела, как мастер Леонардо грызет свой большой палец. Такого она от него, разумеется, не ожидала. Впрочем, ее не переставало удивлять все, что делал маэстро. Она никогда особо не задумывалась о том, в чем заключается работа художника. Теперь же скучнейшее на первый взгляд занятие – нанесение краски на деревянную панель мазок за мазком – казалось ей самым увлекательным и завораживающим в мире.
Пока Лиза смотрела в окно, раскрасневшись на дневной жаре, Беллина стояла как зачарованная перед ее портретом. Лиза на портрете казалась точно такой же, как в жизни, женщиной из плоти и крови. Беллине чудилось даже, что эта женщина вот-вот вздохнет или заговорит.
Вопреки тому, что поначалу Лиза согласилась позировать мастеру Леонардо весьма неохотно, мало-помалу они освоилась и вроде бы даже была не против того, чтобы ее увековечили в живописи. Возможно, просто потому, что ей начали приносить удовольствие разговоры с художником. А Беллина, глядя, как портрет постепенно обретает форму, отчетливо понимала, почему талант мастера Леонардо так высоко ценят. Его творения волновали ее душу не меньше, чем статуя Давида. И она задавалась вопросами: как может быть греховным то, что так прекрасно? И как кто-то может помышлять о том, чтобы это уничтожить?
Она не встречалась ни с Бардо, ни с Дольче с тех пор, как поделилась подслушанной тайной о «Давиде». Правильно ли она поступила, рассказав, что слышала о заговоре с целью уничтожить мраморного гиганта? Вероятно, заговор этот был как-то связан с чередой происшествий, мешавших возвращению Медичи во Флоренцию – Беллина не знала. Оставалось ждать развития событий.
Она так глубоко погрузилась в раздумья, что не сразу услышала возобновившуюся беседу Лизы и мастера Леонардо.
– Стало быть, сегодня наш последний сеанс? – спросила Лиза, сидевшая в кресле в обычной позе.
– Придется сделать перерыв, – отозвался художник; он отступил от мольберта и полоскал кисти в кувшине с водой. – По крайней мере до тех пор, пока не просохнет этот слой краски. К тому же у меня есть заказ от Синьории. Когда я вернусь, панель будет