ты собиралась что-то мне рассказать, – напомнил он. – Возможно, нечто такое, что ты услышала в его доме.
– Нет. – Беллина почувствовала, что краснеет. – Мой первейший долг – оберегать Лизу, я пообещала это ее отцу. Она нуждается во мне. Нет, я не подслушивала в доме. Но кое-что узнала от ее кузена.
– От молодого Герардо? Я его помню.
– Да. Я… Ты видел новую статую Микеланджело Буонарроти?
– «Давида»? Нет, – покачал головой Бардо, – своими глазами не видел. Но он вызвал много шума. Некоторые из наших говорят, что это не просто статуя. Они считают, что это символ новой республики для тех, кто противится возвращению Медичи.
Беллина молчала. Она еще не думала о статуе в таком ключе. Ей было невдомек, что какая-то скульптура или картина может воплощать в себе чаяния многих людей, служить для них символом единения и надежды.
Бардо продолжил:
– Одни говорят, этот великан создан по образу Господа нашего, другие видят в нем обнаженное языческое божество в облике библейского героя, что нельзя не признать богохульством. А что думаешь о нем ты, cara?
Беллина по-прежнему хранила молчание, подбирая слова, чтобы описать свои чувства при виде мраморного колосса во дворе соборной мастерской. И не могла подобрать. Она сделала глубокий вздох.
– Он… поразительный.
Бардо засмеялся:
– То есть ты пришла сюда, чтобы поделиться своими впечатлениями о статуе голого мужчины?
Беллина залилась румянцем. Зачем он ее дразнит?
– Нет, я пришла не за этим, – сказала она, вытирая взмокшие ладони о фартук. – Возможно, у меня есть сведения о «Давиде», которые могут оказаться полезными. Я не знаю…
Бардо выжидательно поднял бровь. Лицо у него было серьезное. Честное лицо, отметила про себя Беллина.
– И ты готова поделиться со мной этими сведениями?
– Я не знаю, кому еще можно довериться. Ты единственный человек из мне известных, кто может передать то, что я расскажу, верным людям. Сейчас у меня нет того круга общения, что был раньше. Я все время сижу дома. А Лиза… Я вижу, что она очень несчастна.
Несколько секунд тишину нарушал только грохот колес повозки по булыжникам на улице.
– Я буду хранить то, что услышу от тебя, в тайне, пока ты не убедишься, что мне можно доверять и не позволишь мне… использовать услышанное ради всеобщего блага. – Бардо откинулся на спинку стула и ждал, когда она наконец начнет рассказ.
– Заговорщики хотят уничтожить статую, – решилась все-таки Беллина. – Странно, мне не должно быть до этого дела, но поскольку я слышала об этом от кузена Лизы, значит, заговор каким-то образом затрагивает дом Франческо. Я боюсь, что семья Лизы может пострадать из-за того, что раньше они были близки к Медичи. Ты знаешь – я против них, против возвращения Медичи к власти, но я не хочу, чтобы с Лизой и с детьми случилось что-то плохое.
Пару мгновений Бардо пристально смотрел на нее, подпирая подбородок кулаком, потом проговорил:
– Что ж… Раз уж ты поделилась со мной своей тайной, я тоже поведаю тебе кое-что важное. – Он подался вперед, глядя на нее темными глазами. – Доподлинно известно, что паллески[64] все еще готовы сражаться за то, чтобы вернуть Медичи к власти. И ты прекрасно знаешь, что у сторонников Медичи в нашем городе достаточно средств на то, чтобы осуществить свои планы. Но есть и такие… кто поговаривает, что пора бы лишить их этих средств.
– Что значит – лишить?
– Отобрать их собственность. Или сжечь. Несколько палаццо уже сгорело, если ты не заметила. Слышала о пожарах? Я говорю тебе все это, чтобы предупредить. Ибо забочусь о твоей безопасности прежде всего. Франческо дель Джокондо в нашем городе человек заметный. Ты же не забыла, что он состоял в разных влиятельных сообществах еще при Медичи? А мастер Леонардо нынче пишет портрет его жены. У тебя есть все основания опасаться за судьбу синьоры Лизы.
Так Беллина узнала то, что знать не хотела. Слова Бардо легли на душу тяжким грузом. Ей хотелось выйти за дверь и мгновенно забыть обо всем, что она от него услышала. Однако обретенное знание дорогого стоило. Если Лиза и ее семья находятся в опасности, ее долг состоит в том, чтобы их защитить.
Леонардо
Флоренция, Италия
1504 год
– Скажи ему, меня нет.
Я прислоняюсь спиной к жестким прохладным доскам запертой двери.
В тот самый миг, когда раздались гулкие, раскатившиеся эхом по монастырю удары большого латунного молотка у входа для мирян, и вслед за ними – торопливые шаги послушника по коридору, мне уже было ясно, что явился Франческо дель Джокондо. Опять пришел скандалить насчет портрета. Неужто ему больше нечем заняться? Противники Медичи объединяются в один разящий кулак, как буйные ветра с Адриатического моря.
– Маэстро! – Салаи снова шлепает по створке с другой стороны ладонью и взывает ко мне натужным шепотом. – А если он спросит, где вы, что мне ему сказать?
– Придумай что-нибудь.
Я слышу удрученные вздохи Салаи, а затем его удаляющиеся шаги.
Заказчик ждет готовую работу. Знаю – долго ждет, слишком долго. Я поглядываю на незаконченный портрет – синьора, сидящая на темном фоне, который еще предстоит написать. До завершения работы далеко. Чем больше я смотрю на нее, тем больше вижу недостатков, которые нужно исправить. Щеки, оттенок кожи. Она должна выглядеть так, словно сидит в точности напротив того, кто устремляет на нее взор. Должна казаться живой, дышащей, как будто вот-вот встанет и сойдет с картины. Но в ней пока нет жизни. Краски надобно накладывать постепенно, один тонкий слой за другим. Спешка тут недопустима.
А вот теперь и его голос слышно – горделивый, преисполненный уверенности голос Франческо дель Джокондо доносится из галереи. Он разговаривает с монахами и с Салаи. Голос человека, стоящего на верхних ступенях иерархической лестницы.
– Где прячется этот бездельник?! – возмущается Франческо дель Джокондо.
– Его здесь нет, синьор, клянусь вам здоровьем своей матушки! Он пошел… пошел на совещание по поводу пизанских плотин.
Я слышу возмущенное фырканье:
– Плотины в Пизе! Синьория разбазаривает драгоценные средства на эту ерунду! Он заставляет нас всех попусту тратить время!
– Не желаете холодного пива, синьор? Жарища такая сегодня…
Я вскидываю бровь – а Салаи, однако, хорош.
Но дель Джокондо его любезность не ценит:
– Где портрет моей жены?!
Я представляю себе, как он шарит взглядом по вороху моих рисунков, по испачканным в краске кистям, по деревянным панелям, расставленным вдоль стены.
– Я его забираю сейчас же!
– Портрета здесь нет, синьор.
– А где твой хозяин его хранит? – В голосе – нетерпение.
Я