– Что? Вы не знаете, Гоц все еще в Могилеве?
– Кто такой Гоц? – с искренним удивлением спросил я.
– Разве вы не знаете Гоца? – в свою очередь удивился Крыленко.
– Помилуйте. – заговорил быстро, вмешиваясь в допрос, уже неведомый защитник – гусарский офицер: – Ведь я вам говорил, что это гвардейский кавалерист и скакун, бывший адъютант великого князя, – откуда же он может знать Гоца!
– Погодите! – остановил его, величественно поморщившись, Крыленко. – Нам доподлинно известно, что Гоц находится в Ставке. Я думал, что вы его там встречали, – продолжал он, обращаясь ко мне.
– В первый раз слышу это имя! Кто он такой? – спросил я.
Ответа не последовало.
– А что, Могилев хорошо укреплен? Много в нем вырыто окопов? Имеется ли там тяжелая артиллерия? – после некоторого молчания спросил Крыленко.
– Совершенно не знаю, – ответил я.
– Как не знаете?
– Я ведь состою не на строевой службе и заведую лишь наградным отделением для иностранцев, как сказано и в моем билете.
– Но вы ведь живете в Ставке и видите, что там делается?
– Я вижу только наградные бумаги в штабе да комнату, в которой живу.
– Странно, – как бы в недоверчивом раздумье проговорил Крыленко.
Вошедшая в это время поспешно толпа каких-то вооруженных полувоенных людей прервала дальнейший допрос.
– Вот сейчас пришла телеграмма, – говорил один из них, самый высокий, в черной куртке, опоясанный широким ремнем с револьвером, в мягкой шляпе, с энергичным лицом человек. – Одинцов уже высадился беспрепятственно в Могилеве и идет занимать Ставку. Спрашивает, когда мы подойдем.
– Наконец-то удосужился, – сказал Крыленко голосом, которым должен был бы говорить в присутствии посторонних недовольный главнокомандующий. – Давно пора! Телеграфируйте ему, что я выезжаю отсюда через два часа и утром буду в Могилеве. Впрочем, погодите… я сам напишу ему телеграмму, чтоб он не очень там усердствовал. Я Одинцова знаю… его надо удерживать, а то он все там разнесет – камня на камне не оставит, – и, придвинув к себе телеграфные бланки, он медлительно протянул руку за карандашом и, диктуя сам себе, начал писать заголовок: – Ставка. Генералу Одинцову…
Все кругом почтительно стояли.
– Эх, – поморщился вдруг с брюзгливой раздраженностью Крыленко. – даже и этого-то не умеют сделать… очинить как следует карандаш – кажется, уже просто! – и он так же медлительно взял другой карандаш и продолжал писать, повторяя написанное. Что он писал дальше, я уже теперь забыл.
Я тоскливо думал об оставшихся еще теперь в Ставке и не менее тоскливо смотрел в окна на стоявший рядом пассажирский поезд: «Уйдет ли он или нет до моего освобождения. А может, повезут меня с собою, как пленника, торжествующие победители?!»
Группа лиц, принесших известие о победе над Ставкой, также невольно привлекала мое внимание. Она так не соответствовала ни мягким коврам вагона, ни министерскому столу, ни яркому электричеству в красивых лампах. Свет костра на какой-нибудь глухой лесной поляне или в ущелье при входе в пещеру должен был бы освещать в моем воображении этих, в общем, картинных людей, так по своему внешнему облику и сборному вооружению походивших на бандитов или контрабандистов.
Крыленко в этом отношении являлся всем им полной противоположностью. Уж если кто из них должен был быть предводителем, то именно вот тот, высокий в черном, с энергичным лицом и свободными, решительными движениями человек, а не этот неврастеничный студент, согнувшийся и сейчас, как бы для переписки лекций.
– Отправьте срочно, – сказал наконец Крыленко, протягивая небрежно в сторону группы законченную телеграмму, и обернулся снова ко мне. – Мы только что заключили перемирие на фронте, война с немцами кончилась, – а вот и Ставка сейчас занята нами. Послушайте, как они радуются! – и он снисходительно, но довольно указал на окна.
– Я попрошу вас меня отпустить, – сказал я в ответ, – быть может, я могу еще воспользоваться этим поездом.
Он долго не отвечал, медлительно что-то соображая, и наконец промолвил как бы в раздумье:
– В сущности, я не имею оснований теперь вас дольше задерживать. Вы можете ехать, – он милостиво протянул мне мой билет.
– Благодарю вас, – невольно вырвалось у меня.
Я встал и направился к выходу. Раздавшиеся в это время с удвоенной силой крики неистовствовавшей вокруг вагона толпы заставили меня задержаться.
«Меня выпустили здесь, но выпустят ли там?! И не схватят ли снова и в этом пассажирском поезде?» – мелькнуло как-то инстинктивно в моем сознании. Я обернулся снова к Крыленко и спросил:
– Не дадите ли вы мне пропуск, что я освобожден, а то меня опять задержат по пути?
– Кто вас задержит, – удивился Крыленко, – раз я вас отпустил? – но, видимо, спохватился и с небрежной важностью произнес: – Ах да… Вы, вероятно, подразумеваете наши тыловые отряды и заставы! Напишите ему, – коротко приказал он высокому черному человеку. Тот быстро, стоя, набросал что-то на клочке бумаги, громко пристукнул откуда-то появившейся у него печатью и подал мне.
Я повернулся к выходу и на ходу прочел: «Предъявителю сего разрешается беспрепятственный проезд до Петрограда». За главковерха такой-то – подпись была совершенно неразборчива. Сбоку была приложена большая, размазавшаяся печать.
Мой караульный матрос с «Авроры» вышел вместе со мной.
– Хорошо, что бумагу взяли, – одобрительно сказал он, – может пригодиться… ну, счастливый путь, – и он открыл дверь, выпуская меня наружу.
Я шагнул на первую ступеньку и… остановился: дальше идти было некуда. Примыкая тесно к обоим поездам, заполняя густо не только платформы, но и все пространство между вагонами, кричала, неистовствовала, пела, свистела, гоготала и как-то жутко шевелилась огромная толпа всячески вооруженных людей. Пройти через нее в соседний поезд было немыслимо. Мое появление в открытых дверях ярко освещенной площадки вагона «главковерха» и моя нерешительность привлекли внимание ближайших.
– Это что за гусь тут в погонах? Откуда такой выявился? Куда ты? Ах ты! – угроза штыком и грубое ругательство заставили меня отступить назад.
– Помогите мне пройти до поезда! – обратился я к моему матросу, задержавшемуся еще на площадке. – Вы видите!
Ни слова не говоря, решительным прыжком, минуя ступени, он выскочил из вагона в самую гущу людей, невольно раздавшуюся перед ним, рванул меня вниз с площадки за руку и потащил за собой.
Нам удалось протиснуться уже почти до половины платформы, разделявшей поезда, как окружавшая толпа опомнилась от неожиданности и, обступая нас теснее со всех сторон, заорала:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});