– Стой? Стой? Куда ты его тащишь? Давай нам сюда, а то еще уйдет. Чего тут с ним канителиться – раз-два и готово!
Толпа снова загоготала. Чья-то рука ухватила меня за свободный рукав шинели, но удар матроса заставил ее опуститься.
– Чего вы! – орал он сам, расталкивая все и вся на пути. – Не тронь его! У него есть бумага.
– Какая такая бумага? – заорали в ответ. – Знаем мы эти бумаги; и так уж двух выпустили. Ишь какой защитник нашелся, а не хочешь ли сам туда же?
Но мы уже протащились до противоположного вагона. Матрос втащил меня за руки на первую ступеньку, а свободной рукой силился открыть боковую дверь. Она не поддавалась. Он громко выругался и соскочил мимо меня назад. Я остался стоять на входной ступеньке.
– Не пускай! Не пускай, уйдет! – орали, издеваясь, кругом, и снова чьи-то, вероятно, пьяные руки – так как мне удалось легко вырваться – ухватили меня за полу шинели.
Еще два, три толчка локтями, матрос как кошка вскочил высоко на буфера между вагонами, втянул меня за обе руки к себе наверх и, приоткрыв раздвижную дверь, протиснулся в нее и потащил меня за собой по темному пустому коридору вагона.
В середине его оказалось одно незапертое отделение.
Мой спаситель втолкнул меня туда, захлопнул дверь и исчез.
Я очутился в небольшом купе 1-го класса, и первым моим движением было запереть дверь, но замок был испорчен, а цепочки не было. Купе было узенькое, тесное – свет падал только на диван через окно от наружного фонаря на платформе. На диване сидели два молодых солдата и один постарше и повыше с большой окладистой черной бородой. Спинка дивана над ними была поднята, и оттуда, сверху, раздавался храп спящих людей.
– Нет ли у вас тут места свободного? – спросил я, оглядываясь. Они, видимо, поняли, в чем было дело.
– Ложись тут за нами, барин, – сказал спокойно солдат с бородой и посторонился, пропуская меня лечь за ними у стены вагона. – Так тебе способнее будет, а мы посидим… нам через станцию все одно вылезать.
Остальные тоже подвинулись, я вытянулся, спрятанный совершенно их спинами, и, повернувшись лицом к стене, сделал вид, что начинаю дремать.
В купе и в вагоне было тихо. Мои спутники также молчали, но снаружи толпа буйствовала по-прежнему, и по-прежнему злобные выкрики и пьяные ругательства заставляли меня нервно прислушиваться.
В наш вагон застучали, раздался в коридоре топот многих ног и звук от задевавших за стены винтовок, дверь в наше купе приоткрылась. Кто-то, вероятно, заглянул, осмотрелся и грубо сказал:
– Валяй дальше. Никого нет.
Дверь снова закрылась. «Пронеслось», – облегченно подумал я и устроился поудобнее, как бы шевелясь во сне на своем узком ложе. Солдаты подвинулись и дали мне больше места. Снова воцарилась тишина.
– Никак он и взаправду заснул, – проговорил вполголоса солдат, сидевший у меня в ногах. – Господи, что делается-то, – продолжал он так же вполголоса: – Всех их вот так повытаскали, отвели в конец вагонов, да там, говорят, и прикончили.
– Совсем не узнать народа, – степенно, но почти равнодушно сказал солдат с бородой и зевнул. – Что-то мы больно долго тут стоим. Никак уж и светать скоро зачнет.
– Не, до света еще долго, – сказал сердобольный солдат. – И дома еще потемок хватит.
Прошло еще 10–15 молчаливых минут, длившихся больше года.
Наконец раздался нерешительный короткий свисток – еще несколько тяжелых мгновений… поезд двинулся, и сразу стало спокойнее на душе. Так затравленный уже почти зверь, вероятно, облегченно чувствует, что преследующие его псы начинают отставать…
Было совсем светло, когда я очнулся от своего забытья. Моих спутников уже не было. Я выглянул в окно. Мы подъезжали к Вырице, окрестности которой мне были знакомы, так как я иногда там катался верхом с Михаилом Александровичем.
Все было уже густо покрыто снегом, что меня удивило, так как в Могилеве о нем не было еще и помина.
На верхнем диване продолжал храпеть какой-то, вероятно, пьяный солдат, обнимая рукой тоже, верно, пьяную полураздетую женщину.
Ни в Вырице, ни затем в Царском, ни на вокзале в Петрограде никаких «тыловых отрядов» и «тыловых застав», о которых с такою важностью упомянул «главковерх» Крыленко, не было.
Как и при Временном правительстве, везде на станциях толкались лишь «мирные» солдаты без оружия, в расстегнутых шинелях, и приставали к пассажирам, чтобы нести их багаж.
Разбойничий, авантюристический поезд Крыленко пробегал по взбудораженной стране, не оставляя за собой никакого следа и не закрепляя ни пяди «завоеванного» пространства. Он мог быть сам в любое время и в любом месте окружен и схвачен немногочисленными другими людьми. Этих других людей уже давно не было на моей Родине.
Они могли быть только при государе, а государя заставили отречься и уйти!
С вокзала я пешком направился, несмотря на мои погоны, совершенно беспрепятственно к моей тете и сейчас же от нее позвонил к старому графу Медему по телефону, чтобы справиться о его сыне. К моей радости, он оказался уже благополучно дома и сам подошел к телефону:
– Как я рад слышать ваш собственный живой голос, – говорил он, – сказать по правде, никак этого не ожидал и строил самые грустные предположения. Ваши вещи я благополучно привез и сдал на хранение на вокзале. Квитанции у меня. Если можете, приезжайте сейчас к нам завтракать. У нас сегодня пир. Отец получил из своего имения немного муки, масла, даже сметаны, и у нас будут блины.
Я поехал к нему.
В Петрограде все было одинаково невыносимо, как и при Временном правительстве, и по-прежнему, как и при Временном правительстве, хотелось скорее вырваться из этого проклятого города, своим бунтом заразившего всю страну. События там шли с февраля тесной чередой. Даже самый тонкий наблюдатель не мог бы отличить, где кончалось Временное правительство и начинались большевики; настолько обе боровшиеся партии были близкородственны по их обоюдному презрению к праву, неимению совести и взаимной помощи в дни «переворота»…
Я решил не оставаться в Петрограде ни одной лишней минуты и, получив вещи на Царскосельском вокзале, вез их уже вечером к своей тете, чтобы, переодевшись у нее в статское платье, немедленно ехать в деревню.
Громкие возгласы мальчишки, продававшего вечерние газеты и упоминавшего что-то про Ставку, заставили меня приостановиться и купить газету.
«Убийство в Ставке генерала Духонина» стояло напечатанным жирным шрифтом в заголовке, а под ним была короткая, в 3–4 строки, телеграмма из Могилева, в которой сообщалось, что генерал Духонин, препровожденный из штаба под арест в поезд Крыленко, был там зверски убит ворвавшейся в его отделение толпой матросов и красноармейцев, прибывших с этим «главковерхом»[19].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});