Себе самой она дала три дня на адаптацию к московскому часовому поясу и занялась делами. В сентябре откроется выставка грузинских художников, готовившаяся еще с апреля. А Этери уже начала готовить новую – «Частная коллекция». Никита Скалон с радостью согласился выставить свои картины.
Но первым долгом, даже не дожидаясь перестройки организма, Этери съездила навестить крестника. Она привезла подарки: рюкзачок-кенгурятник для маленького в виде джедая Йоды, чашки-непроливайки с диснеевской символикой, одежки, игрушки и гору других сувениров.
– Ну зачем ты… – растерянно начала было Катя, но годовалая Луиза рванулась к подаркам боевым марш-броском и принялась бодро их осваивать.
– Ничего не могла с собой поделать. – Этери поцеловала девочку. – Вот видишь, ребенок знает зачем.
– Небось за перевес платила, – проворчала Катя.
– Ничего я не платила, – покачала головой Этери. – Я путешествую первым классом, к тому же мы втроем. Здравствуйте, Анна Николаевна, – поздоровалась она с Катиной мамой.
Луиза деловито рвала упаковку музыкальной игрушки.
– Грать! – потребовала она. – Грать!
Этери с легкой завистью отметила, что Луиза, в отличие от ее мальчиков, не картавит.
– Давай, детка, я тебе помогу. – Этери наклонилась к ней и ловко сняла упаковку. – Теперь нажимай на кнопочки, и оно будет играть. А ты покажи, кого ты там родила для батюшки-царя? – спросила она Катю.
– Идите, девочки, идите, – напутствовала их Анна Николаевна, – я за ней пригляжу.
Подруги вошли в комнату, из которой только что вышла Анна Николаевна, и Катя с гордостью показала колыбельку, где сладко посапывал богатырь. У него были беленькие, легкие, как пух, волосики и нежные персиковые щечки, но Этери уже видела, что он похож на Германа. Форма черепа, подбородок… Что-то упрямое и волевое чудилось в чертах младенческого личика. Даже крошечные бровки были нахмурены, как у отца.
– Хорош… – шепнула Этери. – А ты-то как?
– Ничего. Устала немножко, но мама помогает. И папа на подхвате. Он себя перевел на сокращенный график. Может себе позволить, у него и так от клиентов отбою нет. Мог бы и вообще уйти, но мы с мамой даже не заикаемся: он слишком любит машины. Мне надо посоветоваться.
– Пойдем на балкон, покурим, – предложила Этери. – Проснется, мы оттуда его услышим.
– У меня есть радионяня, – успокоила подругу Катя и показала наушник. – Я его отовсюду слышу.
Они вышли на балкон, и Этери нетерпеливо закурила.
– Так об чем базар?
– Сейчас есть новая теория – первый год не кормить ребенка молоком.
– Катька, ты обалдела! – Этери задохнулась от возмущения. – Мало ли какую теорию какие-то лоботомические идиоты придумали?!
– Лоботомические? – с улыбкой переспросила Катя. – Но они говорят, что ребенок не усваивает молоко, у него от этого расстройства…
– А еще говорят, что кур доят, – отрезала Этери. – Говорят, в Рязани грибы с глазами. Их едят, а они глядят. А вдруг появится теория, что ребенка надо кормить крапивными щами? Что туда кладут? Лебеду? Сныть? Лук пережаренный? А еще рожать в воде… Ну, это ты уже опоздала. Может, четвертого родишь? Для чистоты эксперимента?
– Нет, четвертого я уже не рожу, устала. Чего ты на меня накинулась? Я посоветоваться хотела…
– Хочешь рахита вырастить на кривых ногах? Молоко – это кальций, Катька, а мы – млекопитающие. Мле-ко-пи-та-ю-щи-е. То есть молоком своих детенышей питаем, понятно? Завидую животным, у них нет новомодных теорий. Они все по старинке.
– Ладно, убедила.
– Интересно, что твоя мама говорит о новомодных теориях. А мама Германа? Она уже видела внука?
– Конечно, видела! Они к нам приезжали. Я к ним ехать боюсь, пока Сережа маленький. Луиза Эрнестовна хотела у нас тут остаться помогать, но я ее отговорила. Густав Теодорович без нее не проживет, но и без своих яблонь тоже. Как мой папа без машин. А знаешь, – помрачнела Катя, – отчасти из-за яблонь все и случилось два года назад…
Два года назад у Кати украли единственного на тот момент сына Саньку.
– Не понимаю, при чем тут яблони, – нахмурилась Этери.
– Герман не мог развестись с… первой женой, – подобрала Катя единственное приличное определение для Изольды Голощаповой. – Она его отцом шантажировала. Густав Теодорович так хотел яблоневый сад, вот Герман ему и купил… на деньги тестя. А сад не окупается, понимаешь? И никогда не окупится.
– Но почему? Ты привозила яблоки. Яблоки были роскошные.
– А я что – спорю? Но Густав Теодорович не может конкурировать с промышленным производством, разницу доплачивает Герман. А она ему сказала: хочешь уходить – уходи, но без копейки.
– Сволочь, – кратко подытожила Этери. – Надеюсь, ты на него зла не держишь?
– На Густава Теодоровича? – изумилась Катя. – Да ты что! Он золотой человек, и он об этих яблонях всю жизнь мечтал. Я его прекрасно понимаю. Садовод от бога. Просто Герман попал в безвыходное положение…
– Ничего, выход вы нашли, – усмехнулась Этери. – Скажи, а она не возникает? Ну, Изольда?
– Возникает периодически, с завидной регулярностью. Ее отец наследства лишил…
– Это я знаю, – перебила Этери. – И как вы решили вопрос?
– Отец ей дом оставил во Франции, настоящий дворец. Герман потребовал, чтобы она его продала. Она, конечно, не хотела, но пришлось продать. Все деньги от продажи пошли ей, а Герман купил домик в Довиле. Содержит его, платит налоги, переводит ей какую-то сумму ежемесячно. По документам дом принадлежит нам, но она там живет. Понятно, она недовольна. Звонит, скандалит, треплет ему нервы…
– А нельзя от нее откупиться раз и навсегда?
– Если бы! – вздохнула Катя. – Во-первых, она хочет все. А во-вторых, ей никакая сумма не помешает и дальше трепать ему нервы. Уже и то спасибо, что она приехать не может, на нее тут уголовное дело открыто.
– Еще через пару лет дело закроют за давностью. Она не может сюда нагрянуть? – насторожилась Этери.
– Не дай бог. – Катя зябко передернула плечами, хотя на балконе было жарко. – Пошли внутрь.
Сережа как раз проснулся, его надо было покормить. Удивительное дело: проснувшись, он не заплакал. Поглядывал вокруг ярко-голубыми, как у отца, глазами да покряхтывал тихонько:
– Кьхя, кьхя…
– Сергунька, – проворковала Этери и, заговорщически понизив голос, добавила: – Молока у мамки проси! Сиську проси!
Мальчик не испугался, уставился на незнакомую тетю задумчивым всеведущим взглядом. Как будто знал нечто такое, что взрослые, может, когда-то и знали, но давно забыли. Катя дала ему грудь, и он забулькал.
– Ты совсем писать перестала? – спросила Этери.
– Нет, я работала все это время, – ответила Катя, – только перешла на акварели. Не хотелось мне, чтобы Сереженька скипидаром дышал.