и недостойно, что подкрепление беспринципности личной выгодой лишь ускоряет моральное падение. «А дети?» — мысленно возразила она. Голос тут же заявил, что детей нужно воспитывать личным примером твердой верности принципам, чтобы в будущем им было, на что опереться. «А если такой скандал им вообще все пути в это самое будущее закроет?» — поинтересовалась она. Голос возмущенно рявкнул, что на приспособленчестве никакое будущее построить нельзя, а деградация одной личности никогда еще не способствовала росту другой.
— Отстань, — проговорила она вслух, глядя прямо перед собой, — дай подумать. Должен быть какой-то другой выход.
Но какой, в самом деле, мог быть другой выход в дилемме: подписывать или не подписывать сфальсифицированный документ? Она прекрасно понимала соображения мужа. Он ведь действительно не о себе и о своем достатке беспокоился — в конце концов, жили же они, уже с двумя детьми, на две довольно умеренные зарплаты. Но он всегда умел смотреть вперед, ставя превыше всего интересы своей семьи. Тихий внутренний голос неохотно согласился с ней.
От науки муж ее всегда был очень далек, относясь к ней со снисходительным пренебрежением — балуются, мол, люди, как дети малые, которые в солнечный день кладут шоколадку на подоконник и с интересом наблюдают, как скоро она растает. Но для нее исследовательская работа все еще оставалась чем-то трепетно-возвышенным. Возможно, потому что ей самой так и не довелось поучаствовать в полете научной мысли. Не довелось ей выносить идею, произвести ее на свет, взрастить ее — и с гордостью представить ее на рассмотрение других, столь же увлеченных энтузиастов…
Вот оно, подумала она. Муж уверил ее, что практического вреда Аллина работа никоим образом не принесет, а вот о научной ее ценности нужно говорить с теми, кому это небезразлично. Так же, как и доброе имя всех, кто принимал участие в ее создании.
Она решила завтра же поговорить с руководителем своей лаборатории. Объяснить ему, что ей уже известна вся подоплека сложившейся ситуации, что Аллины результаты будут обязательно проверять на производстве, где сразу же выяснится их несостоятельность, что, несомненно, подорвет не только ее авторитет, но и всего их отдела… Не может он не понять, под какой угрозой может оказаться репутация и всех его подчиненных, и его самого. По крайней мере, она должна еще хоть что-то попытаться сделать!
На следующий день, прямо с утра она, вооружившись всеми своими таблицами и графиками, постучала в кабинет руководителя.
— Владимир Геннадьевич, Вы не заняты? — спросила она, просунув голову в дверь.
— Наконец-то! — проворчал он. — Заходи.
Пододвинув стул к его столу, она села, разложив перед собой бумаги.
— Это еще что такое? — подозрительно прищурился он.
— Это — результаты по образцам Смирновой, — начала она, — и сразу хочу сказать Вам, что на каждом из них я произвела не менее десяти измерений — они сведены вот в эту таблицу.
Он молча взял из ее рук листок бумаги и пробежал его глазами.
— Меня больше интересует, где протокол, — отрывисто произнес он, кладя ее таблицу на стол.
Не отвечая на прозвучавший в его словах вопрос, она протянула ему еще несколько листков.
— По полученным данным я построила несколько графиков — по максимальным, минимальным и усредненным. Вы не можете не видеть, что ни один из них не подтверждает ее теорию.
— Опять, значит, за свое? — Губы у руководителя сжались в тонкую ниточку.
— Владимир Геннадьевич, — опять оставила она его слова без ответа, — я знаю, что у Смирновой есть сильная поддержка в министерстве…
Руководитель насмешливо хмыкнул.
— … я знаю, что ее работу продвигают, — упрямо продолжала она, — но перед внедрением обязательно будут проводиться испытания в производственных условиях, и тогда вот это, — она кивнула на бумаги в его руках, — тут же выйдет наружу. Вы представляете себе, в каком положении мы окажемся?
— О престиже родного института, значит, решила позаботиться? — процедил он сквозь зубы.
— Не о престиже, — ответила она, стараясь не обращать внимания на явно враждебный тон, — а об авторитете. И о Вашем тоже — Вы ведь все протоколы тоже подписываете.
— А с чего бы это? — вскинул он бровь. — С чего бы это — после десяти лет, как ты… числишься в списках нашего отдела, тебя вдруг стал так волновать его авторитет?
— Числиться? — задохнулась она. — По-моему, я работаю! И мне никогда не были безразличны дела отдела!
— Тогда расскажи мне, — откинулся он на спинку своего стула, — что ты — лично ты — за все это время для родного отдела сделала? Сколько публикаций у тебя появилось, сколько докладов — хотя бы стендовых — для конференций ты подготовила, сколько хоздоговоров ты нашла, чтобы было из чего сотрудникам премии платить?
Она молчала. Ей нечего было ответить ни на один из этих вопросов.
— Ноль целых и ноль десятых, — ответил за нее он. — Ты уходишь на больничный, когда тебе вздумается, нимало не беспокоясь о том, кто будет выполнять за тебя твою работу. Ты уезжаешь в отпуск, когда тебе нужно, не задумываясь о том, что очередность в отпусках существует для того, чтобы работа не стояла.
— Я за свой счет отпуск беру, если моя очередь не подошла, — возмутилась она.
— Ах да, конечно, — саркастически протянул руководитель, — тебя же деньги не волнуют. А вот на днях зарплата была — рука у тебя не дрогнула в ведомости на премию расписываться?
— В той ведомости все расписывались, — пробормотала она.
— Мы выполняем работу для Смирновой, — продолжил он, не обратив внимания на ее замечание, — поскольку мы включены в ее хозтему. Что дает нам возможность и сотрудников поощрять, и новое оборудование покупать. Поэтому ты сейчас пойдешь и внесешь в протокол вот эти данные, — он вновь пододвинул к себе ее таблицу и принялся обводить кружком отдельные цифры, — и имей в виду, это все твои измерения…
Вдруг рука его с ручкой замерла в воздухе. Он коротко глянул на нее и взял чистый лист бумаги.
— Лучше я выпишу тебе эти цифры, а вот это твое самодеятельное творчество, — он кивнул в сторону ее таблицы и графиков, — у меня полежит. Чтобы у тебя даже мысли не возникло им размахивать, где не нужно.
Она резко встала. Тихий внутренний голос потребовал, чтобы она немедленно отвергла недостойное требование начальника и удалилась с гордо поднятой головой.
— А не станешь протокол писать, — прищурился он, — не видать тебе участия ни в одной разработке, как своих ушей — до пенсии на окладе просидишь. Надбавки и премии за конкретно выполненную работу выплачивают.
Вот теперь она была полностью согласна с тихим внутренним голосом —