Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

– А как к его стилю Арсентьев относился? – спросил Павловский, записывая что-то в толстый блокнот.

– Потворствует, прямо скажем.

– К нам почему ни разу не обращались? В крайком, наконец?

Секретарь посипел угасшей трубкой, положил ее обратно в пепельницу. Сказал:

– Во-первых, не хотели беспокоить людей. Во-вторых, не хотели обострять отношения с экспедицией. В-третьих, хотели и хотим, чтобы все хозяйства района выполняли квартальные и годовые планы. Для этого, особенно в наших северных условиях, нужна взаимовыручка. Добровольная взаимовыручка. В-четвертых, тому же райкому без экспедиции тоже никак: то машину у них просим, то трактор. Что ж, за каждым разом в Красноярск звонить?

Сказав это, секретарь усомнился, стоит ли в присутствии посторонних вдаваться в эти мелочи. Этак за деревьями леса не увидишь. Экспедиция здесь – главная сила и главная надежда. Ежели эту глухомань с плотностью населения две сотых человека на квадратный километр и призовут когда к жизни, то только с помощью геологов. Их открытиями… Но, с другой стороны, вопрос-то скорее морально-этический, тут все именно вот на мелочах строится.

– Хочу еще дополнить. Фактики эти мелкие, но игнорировать их вовсе нельзя. А в целом… отношения у нас вполне деловые, вполне приемлемые. Гладко – оно нигде не бывает.

– Ну, хорошо. – Павловский закрыл блокнот, заложив страницу авторучкой. – В общем и целом картина ясная.

– В деталях тоже, – добавил Гаев.

– Да, и во многих деталях. Спасибо, Степан Данилович. Все, что вы нам рассказали, очень существенно. После обеда мы в экспедиции, главные дела, как вы понимаете, – там. Вы-то примете участие?

– Так надо принять, – без видимой охоты сказал секретарь. – Куда денешься от этих разбирательств… Сегодня навряд ли, а завтра смогу, пожалуй. Вы у нас впервые? Ну вот: когда освободитесь, можете в музей сходить. У нас два музея – Свердлова и Спандаряна. В клубе кино, библиотека. Ну, а перед отъездом устрою вам экскурсию на рыбозавод.

Последнее мероприятие было вершиной местного гостеприимства – заключало для приезжих программу их пребывания в поселке и предполагало небольшие подарки на добрую память: рыбу горячего копчения, малосольную икру, знаменитую местную селедку – в зависимости от времени года.

Секретарь райкома пожал гостям руки, вышел вместе с ними на крыльцо, поглядывая по сторонам, и вдруг вскинул голову, потянул носом воздух, раздувая ноздри, и сказал радостно и вместе с тем как бы сожалеюще:

– Во-о! Скоро глухарь затокует!

Членам комиссии было предложено использовать кабинет Арсентьева и его приемную, а вот от услуг секретарши очень скоро пришлось отказаться: почтенная Фира Семеновна, не совладав со снедающим ее любопытством, попросту подслушивала у дверей. Пришлось временно выдворить ее в машбюро. Место за столиком с пишмашинкой и двумя телефонами занял Хандорин.

Весть о болезни Арсентьева разнеслась быстро, поэтому на звонки извне отвечать Хандорину почти не было надобности, главная же его задача заключалась в том, чтобы приглашать того или иного сотрудника экспедиции на собеседование и угонять любопытствующих, что он и делал.

В конторе царила тихая сумятица. Приезд комиссии, болезнь Арсентьева – каждое из этих событий само по себе заслуживало живейшего внимания сотрудников, каждое имело право стать новой точкой отсчета в хронике экспедиции, а тут – оба одновременно, в один день и даже в один час. Было отчего прийти в растерянность.

Что касается состояния здоровья Арсентьева, точнее, состояния его нездоровья, то сотрудники через каждые полчаса звонили в больницу, предлагали свои услуги для круглосуточного дежурства у постели Николая Васильевича, женщины мигом организовали передачу и понесли было, но врач всех вытолкал за дверь: «С ума сошли? Ему не то что разговаривать – пальцем пошевелить нельзя!» А какая-то слишком уж сердобольная бабенка даже упрек высказала, имея в виду Князева и иже с ним: «Ну вот, довели человека до инфаркта…» В экспедиции словно забыли, кто сколько натерпелся от Арсентьева.

С другой же стороны, внезапность приезда комиссии, напротив, вольно или невольно вызывала в памяти все действия и высказывания Арсентьева за последнее время (о, если бы наши начальники знали, как долго помнят и как тщательно истолковывают их подчиненные каждое слово, оброненное ими случайно, в реплике, мимоходом; не с трибуны, не из-за письменного стола, а именно так, мимоходом…) и будоражила давние сомнения, что «что-то у нас, братцы, не таé…» Да, раз пожаловала такая авторитетная комиссия, то что-то действительно «не таé».

Терялись в догадках, по какому поводу комиссия пожаловала. Те обрывочные фразы, которые Фира Семеновна уловила из-за приоткрытой двери и сразу же сделала достоянием «общественности», никакого света не проливали: речь шла в одном случае о тонно-километрах, в другом – о теории вероятности. Таинственность, окружавшая членов комиссии, усугублялась еще и тем, что в лицо их толком не успели разглядеть, пока они шли по коридору. И никто в экспедиции – ни радетели Князева, ни он сам – не знал еще, что счастливая находка Артюхи, давшая тот единственный и неоспоримый факт, которого так недоставало Переверцеву, письмо постояльцев фрау Фелингер, адресованное секретарю парткома управления, – эти два усилия порознь, может быть, оказались бы и недостаточными, чтобы стронуть с места и привести во вращение тяжелый маховик машины справедливости. А объединенные во времени, одинаково направленные, они произвели необходимый толчок.

Происходило все в такой последовательности. В половине второго, когда большая часть сотрудников еще не вернулась с обеда, члены комиссии в сопровождении Хандорина проследовали в кабинет Арсентьева. Минутой спустя туда же проследовал Нургис, и. о. главного геолога, ставший теперь к тому еще и врио начальника экспедиции; несколькими минутами позже – секретарь парторганизации Филимонов. Вскоре у них в кабинете и начался разговор о тонно-километрах и теории вероятности, а еще через минуту Хандорину что-то понадобилось в приемной, и он едва не пришиб дверью Фиру Семеновну…

Часом раньше прилетел из Курейки Дмитрий Дмитрич Пташнюк. Узнав о новостях этого утра, он заскочил домой, переоделся и помчался на базу. Из мехцеха он позвонил Хандорину и спросил, не нужно ли его присутствие. Хандорин зашел в кабинет, вышел оттуда и ответил, что пока не нужно, но пусть он будет на месте. Дмитрий Дмитрич обещал тотчас же приехать.

Так выглядело положение дел к 14 часам первого дня работы комиссии.

Павловский и Гаев сидели по обеим сторонам приставного столика, Филимонов и Нургис – у стены, через стул друг от друга. Место Арсентьева за письменным столом пустовало.

– …Таким образом, – негромко говорил Павловский, обращаясь к Филимонову и Нургису, – нас хотят уверить, что снимки украдены с целью подсидеть Князева. Письмо, подписанное его сотрудниками, слишком эмоционально и бездоказательно, чтобы служить достаточным основанием для такого вывода, зато рапорт товарища Артюхи весьма и весьма убедителен. Теперь хотелось бы услышать ваше мнение на этот счет, Людвиг Арнольдович?..

– Видимо, так оно и было, – сказал Нургис. Глуховатый Филимонов, который слушал тихий голос Павловского очень напряженно, тоже кивнул.

– Других мотивов или причин исчезновения снимков вы не предполагаете?

Ни Нургис, ни Филимонов других причин не предполагали.

– Скажите, а в экспедиции на этот счет высказывались какие-нибудь суждения? Какие именно?

Нургис посмотрел на Филимонова, и тот ответил:

– Суждения такие высказывались, что между Князевым и Арсентьевым с самого начала были ненормальные отношения, нездоровые. Вот и получилось…

– Что получилось?

– Вот и пропали снимки. И Князев на них погорел…

– А если бы Князев в тот день не оставил бы дверь камералки неопечатанной и снимки не пропали бы, что тогда? – спросил Гаев. – Все равно, рано или поздно погорел бы?

– Наверное, – простодушно сказал Филимонов. – Рано или поздно, но Арсентьев бы его допек…

Павловский, будучи председателем комиссии, не должен был прежде времени высказывать свое отношение к тем или иным фактам, иначе люди, которым он задавал вопросы, могли бы отвечать ему в угоду. Но тут он не стал сдерживаться.

– Значит, все видели, что Князева откровенно подсиживают, и все с этим мирились? И общественность, и партийная организация – все молчали? Здоровый коллектив, ничего не скажешь. Вас же так всех поодиночке можно перещелкать, как рябчиков, а вы будете молчать…

Павловский позволил себе не сдержаться не только потому, что был возмущен, но также и потому, что понимал: необходимо с самого начала повести разговор остро атакующий, выявить все противоречия, все слабинки и от них плясать. Комиссия, инспекция, ревизия – это всегда нападение, розыск; тем же, против кого данное действо направлено, остаются увертки, глухая защита.