Читать интересную книгу МИССИОНЕР - Евгений Кабанов

Аполлон внимательно следил за игрой, стараясь не упустить ничего, что заслуживало внимания Что поделаешь, ему приходилось осваивать футбольную науку уже в действии.

Вначале игра, благодаря усилиям нескольких школьников во главе с Шаровым, проходила на половине поля ломовцев, и их вратарь уже несколько раз вступал в дело. Аполлон мотал на ус его действия. Судя по всему, вратарь у них был хороший – уверенно играл на выходах, был быстр и прыгуч. Аполлон сравнил себя с ним. Пожалуй, он ничем ему не уступал. Разве только что в опыте.

В защите у синельцев играли все знакомые Аполлону ребята: Саня Митрофанов, Перепелиное Яечко, Колёк, ну и Наполеон, конечно. Поэтому уже одно это обстоятельство совсем успокоило Аполлона, и он даже не чувствовал дрожи в коленках, что обычно происходит с новичками. А вратарь в футболе – это полкоманды, а нервной энергии за игру, говорят, он один расходует больше, чем все остальные десять игроков команды.

Вскоре выпады ломовцев на ворота синельцев стали всё более частыми и опасными. Особенно страшно становилось не только Аполлону, но и всем синельским болельщикам, когда с мячом оказывался Санькин. Он пёр как танк, сметая своей центнеровой массой всё на своём пути. Но в районе штрафной площади его неизменно встречал Наполеон, отважно бросался под ноги и отбивал мяч. Несколько раз мяч ему не удавалось отбить, но Аполлон, строго следовавший наставлениям капитана, выбегал вперёд и забирал мяч до того, как Санькин, потеряв скорость в обводке Наполеона, успевал его нагнать. Стадион при этом сначала ахал, а потом, когда мяч оказывался в руках у Аполлона, одобрительно гудел, и уже несколько раз слышались радостные выкрики:

– Молодец, Американец!

А минут за десять до конца первого тайма, когда Аполлон красиво поймал мяч, пробитый кем-то из ломовских нападающих в самую "девятку" (на своё счастье Аполлон метался как раз в том углу ворот), и почти сразу же вслед за этим забрал мяч из-под самых ног Санькина, который при этом свалился на него всей своей тяжестью, зрители просто взорвались скандированием:

– А-ме-ри-ка-нец! А-ме-ри-ка-нец!..

Аполлон встал, морщась от боли и потирая ушибленный бок.

– Санькин козёл!.. Бегемот!.. Костолом!.. Бульдозер!.. С поля его!.. – неистовствовали зрители.

И снова:

– А-ме-ри-ка-нец! А-ме-ри-ка-нец! А-ме-ри-ка-нец!..

В этот момент Аполлон почувствовал себя полномочным представителем своего народа, он защищал уже не только честь Синели, маленького посёлка в глубинке России – родины его отца, а честь всех Соединённых Штатов Америки – своей родины. Гордость за свою страну распирала его, несмотря на то, что ныл бок после того, как Санькин припечатал его всей своей многопудовой тушей к земле. Теперь Аполлон понимал, какое мужество нужно было иметь Наполеону, чтобы раз за разом бросаться этой пыхтящей как паровоз махине под ноги.

В самом конце тайма игра вновь переместилась на половину поля ломовцев, и Аполлон смог перевести дух. Он даже посмеялся вместе со зрителями, когда мяч попал к Родоману, и тот, широко замахнувшись, ударил, но не попал по мячу, и, сделав, как заправская балерина, полный оборот на одной ноге, плюхнулся на живот.

– Привет! – услышал вдруг Аполлон за своей спиной действительно очень приветливый женский голос.

Он обернулся. У боковой стойки ворот стояла… Таня. Да-да, та самая Таня, с которой Аполлон ехал на зерне из Михайлова Хутора в ещё не знакомую для него Синель. Та самая Таня, перед которой он так опростоволосился, которая – слава богу, всего лишь случайно, а не умышленно – чуть не оторвала ему член и обозвала, в конце концов, козлом.

Таня была всё в той же коротенькой, вызывающей юбчонке и в полупрозрачной цветастой блузке. Она приветливо и слегка виновато улыбалась.

– Привет, – сказал Аполлон.

– А ты, оказывается, тут знаменитость, – сказала Таня, – я тут о тебе за полчаса такого наслышалась… Я с девчонками за своих приехала поболеть…

– А ты поменьше слушай, – нравоучительно посоветовал Аполлон. – Болей вон за своих, раз приехала… Им сейчас твоё боление как раз надо.

Аполлон кивнул в поле, где как раз в тот момент Шаров нанёс сильнейший удар по воротам ломовцев, и вратарь с трудом отбил мяч на угловой.

– Да ну их к чёрту, – равнодушно сказала Таня. – А ты, я смотрю, на меня всё сердишься… Так ты… прости… Я не хотела тебя обзывать… Да ты и сам виноват – довёл меня… а сам…

Она не договорила, обиженно скривив губки.

Аполлон молча повернулся в сторону поля. Игра по-прежнему шла на той стороне.

– А ты молодец, – снова услышал он голос Тани. – Санькина, вон, совсем из себя вывел.

"Слушай, иди отсюда, не выводи меня из себя", – хотел сказать он ей, но в это время судья дал свисток, возвестивший об окончании первого тайма.

– Пятнадцать минут перекур, – крикнул Аполлону стоявший у линии штрафной Перепелиное Яечко.

Аполлон кивнул Косынкину и обернулся.

Таня по-прежнему стояла у штанги, как-то виновато опустив голову, и чертила носком босоножки по траве.

Чёрт его знает, что в одно это мгновение убило в Аполлоне футболиста и пробудило мужчину. Скорее всего, как раз это виновато-невинное покачивание стройной загорелой точёной ножки смазливой девчонки, а ещё – внезапно загоревшаяся жажда реванша.

Аполлон огляделся по сторонам. Футболисты кучковались у кромки поля. Вокруг них собирались зрители. "Домой не поведёшь – может Клава нагрянуть".

– Иди туда, за акацию. Я сейчас подойду, – кивнул он ей в сторону кустов.

Таня обрадованно вскинула светлую головку, со счастливым выражением, смешанным с недоверием, посмотрела на Аполлона – он ли это сказал?

– Иди, – улыбнулся он ей, – я сейчас.

Глава XXVII

Богатый на события перерыв и второй тайм

Сказав Наполеону, что, пока перерыв, он сбегает домой, Аполлон юркнул за полосу акации. Таня ждала его на аллее. Кроме них на аллее больше никого не было – весь стадион шумно обсуждал перипетии прошедшего тайма, причём до ушей уединившейся парочки часто долетало слово "Американец", склоняемое в положительном контексте по всем падежам.

– Слышала, у нас всего пятнадцать минут? Уже даже меньше, – торопливо проинформировал Таню Аполлон и, схватив за руку, потащил в кусты.

Таня с готовностью последовала за ним в тесный просвет между двумя рядами обильно заросшей лопухами жёлтой акации. В той полутораметровой полосе отчуждения, в которой они оказались, было сумрачно и пахло сыростью. Аполлон, сдёрнув с себя футболку и бросив её на землю, увлёк на неё Таню. В его сознании всё происходящее воспринималось в этот момент как продолжение той, так хорошо начавшейся и так по-дурацки прервавшейся, любовной игры, которую он затеял с этой девчонкой почти месяц назад, не рассчитав или переоценив свои возможности, которыми он располагал на тот момент. Разведки не требовалось, он уже знал, на что способна его партнёрша, и что она ожидает от него.

Их губы сомкнулись в поцелуе, и Таня, едва только коснувшись попкой лежащей на земле футболки, снова приподняла её, давая Аполлону возможность задрать ей юбку на пояс. Снимать с неё трусики он не стал. Сдёрнув с себя брюки вместе с плавками до самых колен, он приподнял за подколенные сгибы её широко раздвинутые ноги, сдвинул в сторону с промежности голубенькие трусики и, потыкавшись призывно занывшим хуем в маленький клиторок, с чувством вонзил его в розовую щель. Несмотря на почти полное отсутствие подготовительных ласк, влагалище хоть и плотно сжимало член, но приняло его без всяких затруднений. Видно Таня тоже воспринимала этот акт как продолжение того, который начался почти месяц назад в кузове машины. Она застонала и сразу же начала подмахивать навстречу Аполлоновым толчкам. Голова её откинулась назад в какое-то углубление на земле, и в таком ракурсе красивое миленькое лицо её выглядело ещё более симпатичным и привлекательным. Глаза её были закрыты, на губах блуждала лёгкая улыбка, а из приоткрытого рта, обнажившего два ряда ослепительно белых ровных зубов, вырывалось при каждом вдохе, именно вдохе, а не выдохе, с тонкими шипящими нотками наслаждения, постанывание.

Аполлон лежал на ней, спустив локти в стороны и ухватив руками снизу за плечи, резко подтягиваясь при каждом толчке. Он почувствовал, как Таня обвила его ногами за талию, упершись задними тесёмками босоножек в рёбра. Вскоре он осознал, что это давление поднялось выше, чуть ли не до самых его лопаток. Он лизнул кончиком языка аккуратненький вздёрнутый носик, нежно потыкался в одну ноздрю, в другую, облизал верхнюю губу, и впился в неё своими губами. Когда их языки сплелись в сладкой борьбе, а ноги Тани оказались у него уже где-то под мышками – он почувствовал, как она зацепилась своими маленькими ступнями в матерчатых босоножках за его напрягшиеся грудные мышцы, – они одновременно забились в оргазме.