Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

из куч нагребала песок в тачки.

Койранская поклонилась ей, а она, сконфуженная вниманием, отвесила низкий поклон, вытерла ладонью потное лицо и спросила:

– Видать, прогуливаетесь? Денек сегодня во всю мочь погожий.

– Давно здесь работаете?

– И не спрашивайте. Объявилась молодухой, а, глядя на меня, сами понимаете, что в старость себя на песках обрядила. Робить на Дарованном зачала еще при живом Тимофее Сучкове. Пестова Луку молодым мужиком повидала. Пришла на это место с мужем. Да только он меня малость обманул. Ране меня помер, царство ему небесное. Сердцем мужик отродясь был слабоват, а наша работа возле золотишка злая на потребность ручной силы.

– Звать вас как?

– Раньше Марусей звали, а теперь чаще норовят кликать по отчеству Кондратьевной.

– Можете, Мария Кондратьевна, немножко спокойно посидеть?

– Когда?

– Сейчас.

– Отчего не посидеть.

– Позволите мне нарисовать вас?

– Да чего говорите? Эдакую страхолюдную старуху?

– Глаза у вас удивительные.

– Да будет вам, барышня, пустое говорить. Полуслепые они у меня.

– Но ласковые.

Кондратьевна глубоко вздохнула:

– Приметили, стало быть? Это от того в них ласка, что во мне нет ни на кого злобы. Жизнь моя вроде бы и не задалась, как следует, а все одно за это не обозлилась ни на кого. Родная матушка меня такой выпестовала. Наказывала в любом горе для себя радость отыскивать. Поди, не понятен вам мой высказ?

Кондратьевна, замолчав, вытерла руки фартуком. Села на тачку, груженную песком.

– Сами, барышня, на тот чурбашик присядьте. Мысль моя в вы- сказе про то, что у всякого человека в жизни своя тропа водится, и он должен отыскать разумом такое понятие, как правильно ее утоптать, чтобы не спотыкаться. С покойным мужем нашу тропку не ленилась притаптывать. Жилось нам возле чужого золота не больно сытно, но не совсем голодно.

– Дети есть?

Кондратьевна ответила не сразу. Она задумалась, ушла вдаль взглядом, притушив в глазах ласковость.

– Сынок был. Вовсе недавно в солдатах от какой-то болести в одночасье жизнь окончил.

Койранская, сидя на чурке, рисовала Кондратьевну, а та, видя, не протестовала.

– Егорушку своего любила. Да и как матери не любить, ежели им единственным наградила меня судьба. Наградить наградила, да не позабыла навек разлучить.

Постепенно возле песчаных куч, около Койранской и Кондратьевны, начали собираться женщины и девушки. Ставили пустые тачки, а сами с любопытством смотрели то на художницу, то на старательницу.

– Одиношность, барышня, в любой жизни не легкая доля. Посему и мочалюсь возле песков. В труде норовлю позабыть про свою горемычную одиношность. Мужа мне жалко, но сынка жалею шибче. Потому ему по всем мужичьим статьям жить да жить. Хворого в солдаты не возьмут, а ведь его в гвардию определили.

Койранская вздрогнула, когда за ее спиной раздался громкий окрик:

– Чего сгрудились, как перепуганные овечки? Робить кто за вас станет? И Кондратьевна расселась. Чего ты?

– Погодь, Люба, криком пески пужать. Видишь, с гостьей беседую. Видишь, срисовывают меня. Аль все пески перемыли?

Койранская увидела перед собой молодую женщину с гордой посадкой головы. На ней ситцевый сарафан, на котором на голубом фоне кинуты пунцовые маки.

– Здравствуйте! Я попросила Марию Кондратьевну попозировать.

– Поняла, когда разглядела. За шум извините! На нашей работе с бабами без крика ни на шаг. Да ведь и рявкнула в шутку. Извиняйте!

Кто-то из женщин, стоявших возле тачек, недовольно вымолвил:

– Косарева она и есть Косарева. Хайлать умеет.

– Вы Людмила Косарева? – спросила обрадованно Койранская.

– Выходит, так. Потому в паспорте ей прописана.

– Я от Луки Пестова слышала о вас.

– Поди, ругал?

– Нет. Но рассказывал о вас забавно.

– Он на это старичок дошлый.

Косарева, подойдя ближе к Койранской, бесцеремонно нагнувшись, рассматривала рисунок.

– На бумаге, Кондратьевна, ты похожа.

– Люда, не бубни барышне под руку.

– Пускай говорит, я не суеверная, – смеясь, сказала Койранская.

– И до чего же ты похожа. Дозвольте и подружкам взглянуть, – попросила Косарева.

– Пожалуйста, – ответила Койранская, продолжая рисовать.

Женщины и девушки начали подходить к художнице и, окружив ее, рассматривали лист бумаги, на котором все более отчетливо появлялось лицо Кондратьевны.

Было тихо. С противоположного берега слышалась кукушачья перекличка.

– Спасибо, Мария Кондратьевна!

– За что благодарите, барышня? Дозвольте и мне поглядеть.

Койранская, встав, подошла и показала рисунок.

– А и то правда, что я. Глядите, бабы, и вовсе не такая страшная, какой себя в зеркале углядываю.

– Ты ладом гляди, как твои очи срисованы, – сказала Косарева.

– Приметила, барышня, ласковую теплынь в них. Кондратьевна, барышня, у нас вроде общей матери-заступницы. Все к ней со своими житейскими болячками лезем, а она нас добрым словом да ласковостью глаз лечит. Право слово.

– Взгляд Марии Кондратьевны и меня сразу остановил возле нее. Не сердитесь, что оторвала от работы.

– Работа не волк, в лес не убежит. До зимы далеко, успеем на песках умаяться. Дозвольте узнать ваше имя.

– Зовут Ольгой. Фамилия Койранская.

– Не обидитесь, ежели попрошу дозволения ваше личико себе на память срисовать.

– Людка, будет выкобениваться, – выкрикнула женщина.

– Глядите на них. Одергивают, конфузят перед вами, а не знают, что на срисовку способная. Думают, что Людка Косарева только на язык острая и нет у нее за душой никакой другой способности. Дозволите?

– Конечно.

Койранская отдала Косаревой блокнот и карандаш, спросила:

– Где сесть?

– По вашей воле, где поглянется.

Койранская села на прежнее место. Косарева умостилась на пустой тачке и начала рисовать, прищуривая глаза. Стоявшие возле Койранской женщины начали переходить и окружать рисовавшую подругу. Только Кондратьевна нагребала лопатой песок в пустые тачки.

Наблюдая за работой Косаревой, Койранская видела, как на лицах стоявших возле нее подружек все яснее появлялось выражение явной растерянности и удивления. Насыпав песок во все тачки, к Косаревой сзади подошла Кондратьевна и, пораженная, свистнула.

– Барышня, вы только поглядите, чего она сотворила.

– Еще малость погодите, барышня, – попросила Косарева.

– Ну и Людка, а нам невдомек, что твоим рукам карандаш послушен.

– Вот, пожалуй, и хватит. Спасибо, барышня.

Койранская, встав, подошла к Косаревой, взяла у нее блокнот:

– Да вы же талант, Косарева.

– Про это не знаю. Только в девичестве для церкви в родном селе Богоматерь с младенцем срисовала, так люди перед ней лбы не скупясь крестили.

– Вот ведь как? Учились живописи?

– Какое учение, барышня. Хлеб раненько стала зарабатывать. Может, отдадите мне листок на память. Над кроватью его повешу.

– С удовольствием. Только разрешите сначала показать рисунок Софье Тимофеевне и Пестову.

– Неужли покажите?

– Обязательно!

– Ваша воля. После своей рукой на нем напишите, что рисовала вас именно сама Косарева Людмила. Пусть подружки языки прикусят да поверят, что за душой у меня водятся и иные людские способности. А теперь извиняйте. Надо робить. Отдохнули возле