все знаешь, что бабам нравится.
– Все не все, а кое-что знаю, потому пятый десяток жизни прикончил. Пойдем.
Муханов и Анна Кустова, выйдя из конторы, увидели идущую Зою. Кустова окликнула ее. Девушка кинулась к конторе со всех ног.
– Здравствуй, шальная!
– Анна Петровна, родимая! Да как здесь оказались? Поди, к Настеньке?
– Угадала. Ну, мы пойдем, Егор.
– Ступайте. Перед отъездом зайди ко мне.
– Зайду.
Кустова и Зоя пошли по тропке лугом, выбеленным ромашками. Зоя шла, луща семечки.
– Веди меня в околодок. Чем Настеньку поранили?
– Лопатой ее Глафира по плечу саданула. Ключицу надломила.
– А ты все с семечками?
– Без них здесь со скуки очуметь можно. В праздничный день места себе не нахожу. До ужасти вы меня собой обрадовали.
– Вижу, что обрадовалась. Кроме того, за тобой и приехала.
– Не скажи? Ей-богу? Неужли на заимке пристроите?
– Не тараторь! Будешь у меня торговым складом управлять. Платой не обойду. Согласна не согласна, но сегодня же уедешь со мной.
– До ужасти согласна. Мне здесь не глянется. Народ больно серый по манере жизни. Мужики и парни не на мой вкус. Одним словом, не жизнь, а панихида, вот и отбиваюсь от нее семечками. Даже пофигурничать собой не перед кем. Один человек только и глянется.
– Один все-таки нашелся? Кто?
– Смотритель. Но староват. Подходит только для беседы.
– Ох, Зойка!
К околодку подошли молча. Анна, оглядев девушку, сказала.
– Ох девка, девка! Ступай собирайся.
– Да разве долго. Ждать вас в конторе?
– Там. Приведи туда Глафиру.
– Она только что к Настеньке в околодок прошла. Осознала баба дурость свою ревнивую, так все свободное время возле Настеньки находится.
– Значит, неплохая баба. Ступай. А обо всех твоих личных делах дорогой расскажешь.
– Смотрителю сказать, что отъезжаю с промысла?
– Ему я об этом сказала. Но ты проститься с ним не забудь.
– Это само собой. Он, может, еще пригодится.
– Иди.
Зоя побежала лугом к ближнему бараку. Кустова улыбаясь смотрела ей вслед, постояв, вошла в околодок.
2
В Златоусте природу радовал майский дождь, начавшийся неожиданно, погасив в небесах торжественное пламя закатных красок.
У Вечерек в гостиной раскрыты окна. В просторной комнате сумрачно, слишком близко к дому подступают ели.
На диване, обнявшись, сестры: Надежда Вечерек и Ольга Койранская. Доктор Пургин присел на подоконник, а петербургская гостья Калерия Глинская ходила по комнате, останавливаясь перед раскрытыми окнами, прислушиваясь к шуму дождя. Высокая, с красивой фигурой, она появилась в Златоусте несколько дней назад, приехав к Пургину. Он ввел ее в дом Вечерек, а гостеприимные хозяева предложили ей приют в своем обширном доме. За дни пребывания у Вечерек Глинская охотно рассказывала хозяевам о петербургской жизни, но о себе была немногословна.
Подойдя к Пургину, Глинская спросила:
– О чем задумались, Дмитрий Павлович?
Пургин ответил:
– Учусь у природы слушать мелодию дождя. Она ведь у всякого дождя разная. И мне всегда удивительно, как природа почтительна к его шумовым мелодиям. Вот и сейчас в ней настороженная тишина.
– Хорошо сказали. У природы можно многому научиться. Вы, видимо, часто писали матушке об окружающей вас природе?
– Конечно. Не престаю писать во всяком письме. Мама сама просит об этом.
– Теперь мне понятно, почему ваша матушка так уверенно говорила мне, что уральская природа способна врачевать любую людскую боль. Поверив ей, я приехала именно на Урал. Скоро уйдете бродяжить?
– Дня через три собираюсь. За вас теперь могу быть покоен. У Вечерек вам нравится?
– С собой меня не возьмете?
– Это очень сложно. Кроме того…
– Не продолжайте, понимаю, что вы подразумеваете под словами «кроме того». В поезде в мое купе в Самаре сел новый пассажир и от него услышала увлекательный рассказ о «лапотном докторе». Заинтересовавшись, я спросила, как его фамилия, и рассказчик назвал вашу, Дмитрий Павлович. Завидую вам. Вы уже нашли место в памяти людей, коим помогли сохранить жизнь.
Глинская села в кресло напротив сестер.
– Знаете, дорогие хозяйки, с Дмитрием Павловичем я знакома давным-давно… Еще гимназисткой была увлечена изящным студентом-медиком, при виде которого начинало учащенно биться мое тогда ничем еще не искушенное девичье сердце. Тогда я мечтала остановить на себе его внимание. Но мечты не сбылись. Дмитрия Павловича не стало в Петербурге. И вот теперь, когда мне пришлось покинуть столицу, память настойчиво заставила понять, что должна поехать именно на Урал и повидать не забытого рыцаря своей мечты. Дмитрий Павлович встретил меня ласково. Он не совсем забыл меня, хотя прошло столько лет, а у меня нет девичьей косы, которая ему тогда, кажется, нравилась.
– Тогда мне в вас, Калерия, все нравилось.
– Слышите, господа, какое смелое, но запоздалое признание. У меня даже холодок по спине скользнул. Спасибо, Дмитрий Павлович. Как хорошо, что я была знакома с вашей матушкой. Перед отъездом навестила ее и поделилась намерением навестить вас, а она, как всегда уверенно, сообщила мне, что зимой вы жили в Златоусте, заверила, что возле вас и ваших друзей найду необходимый мне душевный покой. Но при этом она…
Глинская, помолчав, улыбнувшись своим мыслям продолжала:
– Ваша матушка, как-то по-особенному радостно предупредила, что ее обожаемый сын согрет теплом девичьей жизни, что хозяйку этого тепла зовут Ниной. И мне оставалось снова позавидовать, что вы не одиноки и даже усомниться, стоит ли беспокоить вас своим неожиданным появлением.
– Я уже говорил вам, что рад вашему приезду.
– И я рада, что победила сомнение и нахожусь в Златоусте, оторвав свое сознание от петербургской жизни. Все эти дни рассказывала вам о Петербурге как обывательница и, кажется, не утаила ни одной великосветской сплетни. Говорила так, не будучи уверена, могу ли посвящать вас во всю трагичную правду о жизни России, в которой укоренился связанный гнев народа. Удивлены сказанным? В стране с избытком накоплен народный гнев, но он связан. Связан не страхом рабочих перед террором жандармерии и полиции, не страхом перед силой правящих классов. Он связан темнотой безграмотности, нуждой и разладами в разуме, в тенетах вековых дебрей, быта и религиозной догматики. Наш вчерашний разговор, Надежда Степановна, когда вы так доверительно поделились со мной воспоминаниями о вашей жизни учительницы в Уфе, дает мне возможность также быть доверчивой и поделиться с вами своей жизненной правдой, вынудившей меня покинуть столицу.
– Мы рады этому, Калерия Владимировна, – сказали сестры.
– Итак, я актриса. До осени прошлого года состояла в труппе Александринского театра. Неожиданно был арестован мой брат, известный столичный адвокат. Арестован и обвинен в причастности к революционной деятельности. И это оказалось неопровержимой правдой. Но в нашей семье никто даже не мог предполагать, что в ней есть революционер да еще связанный чуть ли не дружбой с присяжным поверенным Ульяновым, ныне крупным революционером Лениным. Брат