Дер Нистера они видели идеальный синтез визуальной и вербальной фольклорной стилизации33.
Веру в то, что абстрактная форма лубка — это и есть суть искусства и что национальный элемент всегда выражается в его простейшей форме, разделяли и такие молодые художники, как Иссахар-Бер Рыбак и Борух Аронсон, чей манифест «Пути еврейской живописи» также появился в Киеве в 1919 г.34. Все эти художники, критики и педагоги призывали к новым художественным формам, которые должны изменить точку приложения творческой измены — от кажущейся безы- скусности к самым изысканным стилизациям. Основа нового искусства состояла в остранении народной культуры, игре с различными перспективами, привлечении внимания к выразительным возможностям языка и художественной форме и особенно к произвольному смешению символических систем — другими словами, к тому, что Дер Нистер делал еще с довоенных времен.
Переводы и оригинальные стихи для детей и фантазии Дер Нистера для взрослых представляли собой единое целое. Верный идее Гаскалы о расширении еврейских культурных горизонтов, Дер Нистер отвергал попытки «евреизировать» сказки Андерсена, как это было принято в молодой детской литературе на идише, и точно передавал оригинал — с новогодней ночью, рождественской елкой и тому подобным35. Его собственные сказки также поощряли возвращение к природе — к петухам, козам, медведям, собакам, кошкам, крестьянам — уже не ради этических наставлений, как в басне, а для того чтобы описать примитивное, иногда гротескное, но всегда чудесное место действия. Как и Андерсен, Дер Нистер рассказывал детям сказки о том, почему петух кукарекает над мертвыми (из-за старушки, которая ухаживала за петухом). Подобно козе из «Рассказов реб Нахменьке» Переца, коза Дер Нистера также приносит в жертву рога, но делает это ради родившегося у царицы мальчика-с-пальчик. Это одновременно мир ребенка, полный чудес, и мир поэта, полный символизма36.
Благодаря работе над произведениями для детей, рассказы Дер Нистера стали более веселыми — и сюжетными. Самый смешной из двадцати символистских рассказов Дер Нистера — это «Черти» (1918), переработка знаменитой «Сказки об иерусалимце», любимой Михой-Йосефом Бердичевским37. Традиционная версия рассказывает о случайном и нежеланном браке между юношей и дьяволицей и описывает преисподнюю в обычных земных терминах. Версия Дер Нистера начинается (и заканчивается) описанием двух чертей в пещере, когда молодой черт упрашивает старого рассказать сказку. Это пародирование отношений между учителем и учеником, предмет, к которому в других произведениях Дер Нистер относится весьма серьезно. Молодой черт дергает старого, рога и когти которого притупились от времени, а кожа скоро пойдет на барабан, и заставляет его рассказать далеко не героический эпизод времен его юности. Это история о том, как он и юный бесенок (лец) подстерегли в лесу путешественника, представ перед ним в разных видах, и, наконец, заставили его прыгнуть в колодец, заполучив тем самым власть над ним.
Бесенок заставляет путешественника, запертого в колодце, который превращается в кабак, блуждать в беспамятстве и наконец приводит его к настоящему Ноеву ковчегу чертей, которые: мит хойзек ун халястре, «множествами и массами», брейтун бадхонишун фрайун фрейлех, «кривлялись, заголялись, всем сбродом ухмылялись» (Y 97, 98, R 227). Эти созвучия стоит запомнить, потому что они отражают различие между бесовской и человеческой свободой. Черти собираются в безликую толпу. Их свобода эфемерна, эгоистична и самодостаточна. Только люди могут вести себя самоотверженно и достичь истинной воли через разум. Когда люди притворяются кем- то другим, они могут сбросить личину по собственному желанию; а от чертей, если их раздеть, не остается ничего, кроме сброшенной кожи. Главная проблема сказки — это желание чертей открыть наготу путешественника под его кожей: «Пусть же он что-нибудь свое и от своих покажет, что-нибудь человеческое, что человек может, на что горазд» (Y 99, R 229). «Дайте мне полную свободу, — требует он, — и пообещайте слушать и не перебивать». Они, в свою очередь, велят ему поклясться своими рогами.
В этом — залог гибели чертей, потому что человека нельзя связать клятвой вымышленными рогами, и сказка, которую он рассказывает — о любви дьяволицы и странника-человека (гейер) и о ребенке, которого они произвели на свет, — демонстрирует превосходство человеческой любви, изобретательности и воображения. Черти неотличимы друг от друга, пока им не удастся влюбиться. И когда в сказке, которую придумывает пленник, дьяволица спасена благодаря любви странника, безликая толпа чертей становится еще более враждебной и напуганной. Когда паника достигает высшей точки, попавшийся в ловушку путешественник бежит через зеркало собственного изобретения, доказав наконец, насколько свободен может быть смертный. Он покидает их, когда они кричат: «Он расскажет о нашем позоре» (Y 115, R 243) — и он действительно так и поступает, о чем и рассказывает сегодня трясущийся от старости черт своему юному подопечному.
Рассказывание историй — это суть того, «что человек может, на что он горазд». Черти — всего лишь пародия на человека. То, что они создают, непостоянно. Ими правят их ложные желания, тогда как человек может странствовать в реальности и за ее пределами по собственной воле. Он будет обитать рядом с демонами и действовать вместе с ними, если придется, но свобода, любовь и искусство, которые ему свойственны, открывают в нем самое человечное, а в человечности — самое Божественное.
Это изумительное видение, не вызванное исторической необходимостью. Притворство путешественника не только спасло его самого и научило дьяволицу любить, но и выставило на посмешище весь род чертей. Если черти на каком-то уровне олицетворяют силы зла в мире, то оптимизм Дер Нистера в то время кажется по-настоящему фантастическим.
История принимает обличье рассказа, романа йли приключения, заимствуемого Дер Нистером из Бове-бух, известнейшего романа на идише, относящегося к XVI в., чтобы показать самый зрелищный сценарий избавления, который только доступен человеку. Из всех странников никто не был смелее Бовы. Из всех испытаний, которые нужно преодолеть, ничто не требовало большего внимания и точности, чем возвращение трех царей. Из всех исторических сюжетов, которые обрабатывал Дер Нистер, ни один не послужил ему лучше, чем этот средневековый роман38.
«Бове-майсе, или Сказка о царях» начинается с того, что царь заболевает39. «Он дрожал за свою корону и за свой трон, он больше не верил в свое царство и в свой народ». После того как были испробованы все прочие средства и царь разуверился в возможности исцеления, появляется нищий, который предлагает вылечить его с помощью сказки.
В одной стране при одном царе было огромное поле, как раз посередине, и жил там старик восьмидесяти лет от роду; в лачуге, которая едва держалась от старости, с покосившимися стенами