знали больше или просто знали что-то лучше, были несчастными изгоями, ибо знание без возможности действовать в соответствии с этим знанием плодит безумие.
«O God! I could be bounded in a nutshell, and count myself a king of infinite space, were it not that I have bad dreams», – говорит Гамлет.
«О боже! Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя повелителем бесконечности. Если бы только не мои дурные сны!»
Люди всегда выстраивали картину мира вокруг своего сознания, примерно так, как устрица выращивает жемчужину вокруг песчинки.
В Средневековье все люди порождали одну и ту же совершенную жемчужину, и сознание было предусмотрительно заключено под священный церковный купол и все вышележащие хрустальные небесные своды, как в скорлупу ореха.
Во времена Ренессанса сознание всё большего числа людей стало вырываться из системы. Песчинки и инородные тела двигались где хотели, а выраставшая жемчужина была человеческим телом, человеком божественным, который готов был вобрать в себя Бога и обосноваться в ничто как повелитель бесконечного пространства.
Барокко было вынуждено быть сразу и тут и там, поэтому оно оказалось между: в бездне с дурными снами. Зажатая между этими гигантскими раковинами картина мира приняла форму асимметричной жемчужины, и люди могли выжить, сохранив лишь видимость своего достоинства, свыкнувшись с дурнотой и рассматривая бытие как что-то вроде заколдованного хаоса.
Ничто было на деле бо́льшим, чем оно представлялось. Небо было уже не небо, а пустота, и человек не возродился, а оказался предоставлен собственному хитроумию.
Что же, если мировое пространство приоткрыло свои бесконечные лабиринты, множимые миражами, то тем же должен ему ответить и человек.
И если человек потерял свою идентичность в Боге, то взамен должно найтись идентичностей столько, сколько на небе звёзд.
Это театральное действо постепенно преображало европейский мир в сцену, и толпам людей было уже не различить переходов между вымыслом и явью. Сами они так и остались рабочими сцены и статистами, – даже в качестве публики они были статистами, а если взглянуть шире, они были солдатами, бродягами и ведьмами – всеми видами жертв железной хватки большой машины.
Охота на ведьм приняла такой масштаб, что приводила к заметному сокращению численности населения. Лейпцигский профессор уголовного права Бенедикт Карпцов* хвастался тем, что подписал 20 000 смертных приговоров, большей частью в процессах над ведьмами.
Для более зажиточных и утончённых людей эта пограничная область меж вымыслом и явью стала перманентным пристанищем, где они упражнялись в забвении того, что основы бытия, их маскировка и тайные амбиции могли вот-вот обернуться самой кровавой реальностью.
Сен-Симон в своих мемуарах, относящихся к концу столетия, рассказывает о маскарадах при дворе «короля-солнца», где в ходу были восковые маски придворных. Маски были неотличимы от настоящих лиц, и во время празднеств их тайно носили под обычными масками.
В тот момент, когда маски снимали, все думали, что вот оно – настоящее лицо, на самом же деле это была восковая маска, а скрывался под ней некто совершенно другой.
Наступает момент истины – и истина оказывается ложью, неотличимой от правды.
Природа – вселенная, если угодно, – сыграла с человеком недобрую шутку, скрыв своё лицо, а человек, по-детски наивный, всё пытается жить по необъяснимым законам воскового мира.
В 1605 году Сервантес отправляет Дон Кихота в мировое странствие, чтобы поймать лживый мир на слове. Благородный рыцарь хочет, чтобы слово материализовалось, хочет превратить явь в вымысел, иными словами, хочет переделать мир по-своему.
Он скачет в картонном шлеме и ржавых доспехах, которые считает первоклассным рыцарским облачением, и своим появлением всюду производит фурор. Его абсурдная фигура, воплощение крушения всех иллюзий, вызывает взрывы смеха, такого же смеха, что звучал в устах черни столетием позже по случаю похорон Людовика XIV. Вслед его гробу швыряют камни, на улицах горят костры, – и мало-помалу мы начинаем различать призрак будущей революции.
Однажды вечером в мае 1968 года я стояла на пустынной темной улице в Париже. Фонари были почти не видны за распустившимися кронами деревьев. Мимо меня быстро прошёл какой-то человек и мимоходом спросил: «C’est par là, la révolution?» – энергично указывая в том направлении, в котором и так продолжал двигаться. «Это сюда к революции?» Тогда я не успела ему ответить, а сейчас, в 1978 году, вспомнила, что французское слово révolution означает вращение, «круговое движение, при котором подвижное тело постоянно возвращается в исходное положение». Например, можно говорить о вращении планеты.
А если подвижное тело – это человек, то, добавлю я, он всегда возвращается в исходное положение, но преображённым, непременно преображённым.
Впрочем, то же самое может относиться и к планетам, возможно, и они возвращаются в исходное положение преображёнными.
Справедливости в движении планет мы до сих пор не разглядели.
В наших транспортных системах мы продолжаем вести себя так, будто Земля плоская.
Кеплер открыл первые два закона движения планет в 1609 году.
К тому времени Земля уже давно не была плоской.
Но хотя законы Кеплера были мало кому известны – в большинстве люди ничего не знали, а просто бежали туда, где, по слухам, было лучше, – люди всё же чувствовали, что у них буквально уходит почва из-под ног.
Но если реальный мир не мог застыть неподвижно, то можно было создать модель мира, придав ей желаемую степень неподвижности. Мир превратился в сцену, где собиралась пёстрая толпа людей, гонимых страхом потерять или власть, или жизнь, чтобы играть роли, следуя точнейшим указаниям режиссёров.
Празднества по случаю свадьбы Леопольда I в Вене явились чрезвычайно зрелищной демонстрацией магии власти. Всё выглядело как заклинание стихий, хотя на самом деле было заклинанием подданных, переодетых стихиями. Если вы расступитесь по моему велению, то расступятся и воды, и мир застынет.
Празднества продлились больше года, и «большой лошадиный балет» в 1667 году стал его кульминацией. Выступали целые полки всадников, украшенных всяческими драгоценностями и представлявших четыре стихии: воздух, огонь, землю и воду.
Вот свидетельство современника:
«Стихии принимают торжественную позу, вступают друг с другом в ожесточённую перебранку, а затем по сигналу фанфар обнажают оружие. Начинается балет: искусно украшенные всадники ведут множество битв, исход ни одной из них не решён. И в момент наивысшего напряжения боя над войсками неожиданно растекается яркий свет и голос взывает: „В пылу битвы – замрите!“
После чего все рыцари стоят как заворожённые… и вот, в тот же миг расступаются тучи и неожиданно храм вечности плавно опускается на борющиеся стихии, и во вратах храма показывается император, верхом на коне, объезжает площадь, останавливается перед своей невестой, чтобы выказать ей своё почтение.