себя и свою жизнь! Все охотники, с их пресловутыми охотничьими рассказами, бледнели перед его фантастическим сочинительством. Всегда без копейки денег, кругом в долгах и при этом никогда не унывал. Сколько я его знала, он всегда «завтра» должен был выиграть двести тысяч, и тогда все будет в порядке. Но так как никогда не только двухсот тысяч, но и ничего он не выигрывал, то далеко не все было в порядке. Тем не менее бодрости духа Василий Аркадьевич не терял, веселого расположения тоже. И так он всю жизнь свою был уверен в скором выигрыше, что окружающие как-то поддавались его бездумному оптимизму и давали ему в долг деньги. Само собой разумеется, что обратно их они никогда не получали.
Он был беспутный, милый и очень талантливый бездельник. Среднего роста, широкий, коренастый; громадные бакенбарды, которые он лихо расчесывал на обе стороны; громогласный голос и шумный смех. Повадка армейского военного, – он и был прежде военным; так и казалось, что, войдя в комнату и галантно подойдя к дамской ручке, он обязательно с блеском щелкнет шпорами, которых уже и в помине нет. Мы, дети, его очень любили. Он умел быть интересным для нас, нам нравилось, что он так хорошо и весело с нами забавлялся. Но раздражал он меня иногда своей шумливостью ужасно. Я помню, он любил играть с моими родителями в пикет, и, сдавая или сбрасывая карты, он с гоготом и шумом брякал о стол костяшками пальцев. Я тогда убегала из комнаты.
Трудно было подобрать двух менее подходящих жизненных партнеров, чем родители Рахманинова. Сколько я знаю, жизнь у них была неладная, и это, несомненно, не могло не сказаться плохо на болезненно-чувствительной душе скрытного и трудного по характеру мальчика Сережи Рахманинова.
Мать свою Сергей Васильевич очень любил, да и к отцу он, конечно, тоже был привязан и по-своему любил его. И больше всего, я думаю, любил за общую талантливость. Но относился Сергей Васильевич к отцу, как к младшему брату, со снисходительной улыбкой. Правда, феерически легкомысленные финансовые дела отца не всегда устраивали его, а подчас причиняли ему немало неприятностей. Сергей Васильевич предпочитал поэтому свою ежемесячную поддержку отцу пересылать не ему лично, а через мою маму, Зою Николаевну, с которой был по-хорошему дружен. Вот письма Сергея Васильевича по этому поводу к моей маме:
«Милая моя Зоя, будь добра передать отцу следующие ему деньги по 1-ое ноября. Надеюсь, что вы все здоровы и что муж твой «на совесть» воюет.
Я проживу еще немного здесь, в деревне. Наташа и старшая дочь в Москве. Настроение поганое! Всем кланяюсь, «Коллеге» почтение и уважение навеки нерушимое!
С. Р.
25 сентября 1914 г.»
Говоря о том, что мой отец с кем-то «воюет», Рахманинов имел в виду поездку моего отца с торгово-промышленной выставкой на Ближний Восток. «Коллегой» Сергей Васильевич стал меня называть после того, как я окончила консерваторию по классу композиции.
«Милая моя Зоя, посылаю 50 р. для отца, за два месяца, по 1-ое января.
Будь так добра и заставь моего уважаемого коллегу написать мне несколько строчек про отца и его сына Николая. Где они и что они? Живем здесь так себе. Скорее скверно, чем хорошо. Да хорошо сейчас кто живет? К тому же весь дом, начиная с меня, немилосердно чихает и кашляет. Утешением служит тот факт, что и вся Москва сейчас почему-то находится в таком же положении.
Дети поступили в гимназию. У родителей новое беспокойство.
Обнимаю вас всех, а коллеге почтение и уважение.
С. Р.
27 октября 1914 г.»
Николай, о котором говорится в письме, – это сын Василия Аркадьевича от его второй, гражданской жены.
Из семьи Сергея Васильевича я знала только его братьев Аркадия и Владимира. Была у Сергея Васильевича еще сестра Леля – умная, красивая девушка. Но жизнь ее оказалась не очень радостной и короткой: семнадцати лет она умерла от чахотки. В ранней молодости мой отец был ее женихом. В кабинете отца висел ее портрет; мне запомнились ее большие, выразительные глаза. Она была очень похожа на своего брата Сергея Васильевича.
Семьи, нормальной, спаянной семьи, у Сергея Васильевича не было. Думаю, что тяга к дому Сатиных и Трубниковых и к нашему дому во многом определялась именно той семейственностью в лучшем смысле этого слова, которая в семье его родных отсутствовала. И это не могло не отразиться на его характере и отношении к людям. Он всегда был немного настороже по отношению к ним.
Жизнь у Рахманинова была нелегкая, особенно начало ее. И завершилась она для него тоже трудно – вдали от родины, от всего, что он так любил.
Ему всегда была чужда «заграница», слишком он был всеми своими корнями русским человеком. Гастролируя в 1909 году по Америке, он мне прислал письмо, из него видно, что ему там было скучно и что американцы, с их сугубым американизмом, действовали ему на нервы. И уже тогда, расставшись с Россией ненадолго, он стремился обратно к милым русским местам, к своим родным русским людям, ко всему русскому, без которого он так мучительно страдал много лет спустя.
Вот это письмо из Америки:
«Милая моя Зоечка, ты была очень добра, что написала мне письмо. Я был очень ему рад. Знаешь, тут, в этой проклятой стране, когда кругом только американцы и «дела», «дела», которые они все время делают, когда тебя теребят во все стороны и «погоняют, – ужасно приятно получить от русской девочки, – и такой вдобавок еще милой, как ты, – письмо. Вот я и благодарю тебя. Только ответить на него сразу мне не удалось. Я очень занят и очень устаю. Теперь моя постоянная молитва: Господи, пошли сил и терпения.
Тут со мной все все-таки очень милы и любезны, но надоели мне все ужасно, и я себе уже значительно испортил характер здесь. Зол я бываю, как дьявол. Мне надо прожить здесь еще два месяца. Если я приеду в Петербург, то, конечно, остановлюсь у вас, милая Зоечка. Уже по одному тому, что без секретаря мне теперь обойтись никак нельзя. Вот только что: если в Петербург приедет к тому времени вся моя семья, что очень возможно, и если они остановятся в гостинице, то только в этом случае я не буду у вас.
Поклонись от меня всем твоим: маме (а папа, бедный, тоже где-то мыкается на манер меня), Леле, Тане.
Тебя крепко целую и обнимаю.
С. Р.
12 декабря 1909 г.»
Настоящего, главного Рахманинова знали очень немногие. Зато те, кто были его друзьями, кому он не боялся раскрыть свою настоящую сущность, – сразу в чем-то становились близкими людьми.
Сергей Васильевич как-то рассказывал мне о своей