мы просто мучаем друг друга. Когда вдруг умолкаем… мы оба понимаем: про это нельзя говорить вслух…
Такие паузы, такое молчание — они делают нас чужими.
Я бросилась в его объятия, воскликнув:
— Но я ведь люблю тебя!
Он погладил меня по голове.
— Ах, бедная моя, я тебя предупреждал: настанет момент, когда одной любви уже будет недостаточно…
— Но все-таки три года — это же не навсегда, — сказала я с надеждой в голосе. — Наша любовь преодолеет этот срок.
Ты сможешь иногда приезжать ко мне в Голливуд, и я между съемками буду прилетать сюда.
Он грустно улыбнулся:
— Что ж, посмотрим.
Дальше все происходило так быстро, что практически не было времени что-то обдумать. Петрония по-прежнему интересовала моя карьера в кино, и потому он настоял на том, что сам как опытный бизнесмен проведет переговоры с Блументалем об условиях моего контракта. Более того, Георг прекрасно говорил по-английски и смог добиться прекрасного результата: поначалу мне положили три тысячи долларов в неделю, но очень скоро мой гонорар дошел до пяти тысяч.
Мне нужно было, однако, завершить еще два кинофильма для УФА. Мы с Петронием вели себя так, словно ничего особенного не происходит и у нас все в порядке. Для окружающих мы, как и прежде, являли собой пример верной, любящей пары. Когда мы с Любичем снимали нашу первую комедию «Горная кошка», съемочная группа размещалась в приюте для лыжников, который находился в таком труднодоступном месте, что еду и воду можно было доставлять туда только на ослах. Но Петроний часто приезжал на своей машине, несмотря на бураны и морозы, лишь бы провести несколько часов со мною. А когда не мог приехать сам, заказывал ежедневную доставку к нам на гору: букеты цветов для меня и корзинки с различными деликатесами, включая свежайшую черную икру и шампанское. Это радовало всех в съемочной группе и особенно Любича, обожавшего изысканную пищу. В конце дня, после съемок мы собирались за столом, чтобы устроить пир из присланного Петронием.
Когда завершилась работа над следующим фильмом, «Пламя», последним по договору с УФА, приблизился и день моего отъезда в Америку. Правда, сначала нужно было побывать на швейцарской премьере «Мадам Дюбарри». В самый разгар зимнего сезона там устраивали грандиозное вечернее празднество — светское мероприятие вкупе с балом. Это, конечно, позволило мне заодно отдохнуть, подышать горным воздухом, который был необходим для моих легких. Петроний обещал, что постарается приехать туда, а если почему-либо не сможет, тогда мне следовало было отправиться в Париж, где он обязательно проведет со мной последние рождественские праздники перед Америкой. Для меня это была первая поездка в столицу Франции, и он очень хотел сам показать мне ее достопримечательности.
Вечером, накануне моего отъезда из Берлина, мы с ним встретились во время прощального ужина. Оба все время молчали… грустили. Я специально заказала в номер наши самые любимые блюда, но мы почти ничего не ели. Нас окружали чемоданы и дорожные сундуки. Петроний повел рукой, указывая на них, и тихо вымолвил:
— Можно подумать, что это конец…
С трудом удерживая слезы, я возразила:
— Это ненадолго. Ты скоро снова будешь со мною.
— Так отчего же у меня ощущение, будто все кончено? — сказал он, подходя к небольшому столику, где стояла фотография, на которой мы были вдвоем. Он взял ее в руки, внимательно вгляделся и промолвил: — Это мы в Дрездене. Помнишь? Тогда мы были счастливы. Ты полностью принадлежала мне. Про тебя тогда еще не знали на всем белом свете.
В Швейцарию со мною поехали Лена и Паола Лёбель. Наутро мы ожидали Петрония на вокзале, но он не пришел. Мы сели в поезд, он медленно отошел от перрона. Паола пыталась утешить меня, и я сказала, не давая слезам прорваться наружу:
— Понимаешь, он ведь так и не знает, что я называла его Петронием. Он бы посмеялся надо мною.
Паола собралась что-то сказать мне в утешение, но я уже понимала, что не смогу выслушивать такое, не расстроившись окончательно. Улыбнувшись, я лишь покачала головой:
— Нет-нет, не надо. Может, займемся английским? Прежде всего я должна думать о своей карьере. — И помолчав немного, добавила: — У меня, пожалуй, ничего другого и нет в жизни… Пока я спрягала английские глаголы, наш поезд стремительно мчал куда-то, оставляя позади Берлин, превратившийся теперь в размытую картинку, в иллюзию за окном вагона.
Глава 7
Первые недели в Санкт-Морице я никуда не выходила из гостиницы, оставаясь в своих комнатах, бо́льшую часть времени проводила на террасе, впитывая прекрасный чистейший живительный воздух и тщетно ожидая получить хотя бы какую-то весточку от Петрония. Не было ничего, кроме букета цветов, который ожидал меня в номере по приезде в гостиницу, но наверняка он заказал его еще до моего отъезда из Берлина. Я снова и снова вспоминала наш последний вечер, пытаясь понять, в какой момент, возможно, я разочаровала его ожидания. Я же тогда предложила ему, что откажусь от всего, останусь с ним, а сейчас была не в силах признать очевидное: это он отверг меня, а не я — его… И все же задавалась вопросом: в чем я виновата, где сделала неверный шаг, когда? Из моего шезлонга открывался вид на горы, которые я так любила — безмятежные, величественные, недвижные. Однако это не приносило мне успокоения. Так я и лежала, окруженная красотой и страдающая.
Из трех больших отелей города мы остановились в самом спокойном. В «Паласе» обычно селились туристы со всего мира, «Кульм» стал излюбленным местом у англичан. Я специально выбрала «Карлтон», потому что для нас с Петронием тут было наиболее уединенное место. В других гостиницах нас без конца приглашали бы на вечеринки, которые в это время, в разгар лыжного сезона, каждый день устраивали по вечерам буквально все постояльцы, а среди них наверняка могли быть и многие наши знакомые из европейского высшего общества плюс все захотели бы видеть меня — новую знаменитость и кинозвезду. Мой план состоял в том, чтобы проводить здесь время наедине с Петронием, но вместо этого я оказалась наедине с самой собой. У Паолы жизнь в этой гостинице вошла в определенный будничный ритм, какой она, вероятно, находила неимоверно скучным. По утрам она давала мне уроки английского языка, помогала отвечать на письма, во второй половине дня отправлялась на прогулку до «Паласа», чтобы затеряться в толпе беспечных, веселых туристов и лыжников, которые там собирались. Каждый вечер она рассказывала, какие сплетни и