его колоритным улочкам, заходить в очередной уютный ресторанчик. Город был таким же очаровательным, изящным, как всемирно известный фарфор, который изготавливали в этих местах. Всякий раз мы доходили до великолепной Театральной площади с ее ренессансным оперным театром и павильонами Цвингера, где располагалась картинная галерея с несметными культурными сокровищами. Мы взбегали по ступенькам сбоку от ажурных Коронных ворот, проходили по залам с картинами Корреджо и Карраччи, стремясь попасть в наш любимый зал. Там в своем уединенном великолепии висел величайший шедевр из всех, что имелись здесь, — «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Я и сегодня вижу ее, Деву Марию, своим внутренним взором: вознесенная во славу небесную, она смотрит перед собой, словно постигла весь мир, всё на свете. Можете мне не верить, но именно благодаря этой картине я получила азы всестороннего художественного образования. Мы сидели перед нею часами, и он разъяснял мне значение каждого символа, тонкости композиции, нюансы красок. В результате я стала понимать, на что следует обращать внимание, рассматривая любую картину, что делает картину великой или же попросту хорошо написанной. К чему бы в моей жизни ни прикоснулся Петроний, он умел обогатить мое восприятие в любой области.
Вскоре после завершения съемок «Сапфо» меня навестил Любич.
— Пора нам с тобой, Пола, перестать заниматься всякими глупостями, работая раздельно, — сказал он. — Новый фильм надо уже делать вместе.
Придя в полный восторг, я воскликнула:
— Эрнст, балда ты этакая, ты хоть представляешь себе, как я ждала, чтобы ты это предложил?
Он развел руками и спросил:
— Так что же ты мне ничего не говорила?
— Но именно ты заявлял, что мы должны доказать свои возможности, работая с другими.
— Ну да, и теперь мы всё уже доказали, а именно, что наши творческие достижения не слишком велики, когда мы работаем с кем-то другим, а не друг с другом…
Тут я возмутилась:
— А что не так с «Камелией»?
— Да всё так… Просто фильм получился бы лучше, если бы режиссером был я. Ну, ладно, давай снова поработаем вместе. Знаешь, я уже давно раздумываю над идеей снять фильм о жизни мадам Дюбарри[108]. Людовика XV будет играть Яннингс.
Не знаю, дело в моей женской интуиции или я вдруг в тот момент стала ясновидящей, но почему-то, едва Эрнст заговорил об этом проекте, я сразу поняла: это будет моя самая важная работа в кино. Петроний как раз в очередной раз уехал по делам, и я могла полностью отключиться от окружающего мира и сфокусироваться исключительно на Дюбарри. Я не только прочитала все книги о ней, но и изучила все ее изображения, чтобы запомнить ее жесты, манеру держаться, понять, какую одежду она предпочитала — в общем, узнать все, что только удавалось найти при временной дистанции в сто пятьдесят лет. Она была не только самой замечательной женщиной своей эпохи, но и удивительной, непревзойденной красавицей. Когда Вольтер впервые увидел ее, говорят, он заявил: «Оригинал наверняка был создан для богов!»[109] Была достигнута договоренность, что натурные съемки пройдут в Потсдаме, на противоположном берегу озера Хафель[110], если ехать из Берлина. Здесь прусский король Фридрих Великий воздвиг свой замечательный дворец Сан-Суси. Монарх был большой франкофил, и дворец был построен в таком стиле, что сделал его конкурентом Версалю.
Если сегодня, в 1969 году, кто-нибудь соберется снимать фильм в Потсдаме, туда проще всего ехать из Берлина на автомобиле, но за пятьдесят лет до этого все было совсем по-другому. Тогда требовалось перевезти на место съемок не только громоздкое кинооборудование, но и целую, пусть небольшую, армию актеров и технического персонала. Надо было найти подходящие помещения, чтобы разместить гримерные, костюмерные, бутафорию, кинокамеры и осветительные приборы. Впрочем, даже в те годы кино развивалось очень быстро, и многое изменилось всего за несколько лет, с той поры, когда я снималась в варшавском гетто в «Желтом билете»: тогда мы привозили только кинокамеру и начинали снимать… Когда во время натурных съемок сутками находишься вместе с одними и теми же людьми, это может стать серьезным испытанием. К счастью, Петроний пригнал свою яхту к причалу неподалеку от места съемок, так что у меня была возможность хотя бы несколько часов бывать не в обществе коллег, а уединиться с любимым человеком.
Однажды Петроний пригласил своих хороших друзей — лорда и леди Бивербрук — провести уик-энд на его яхте и отдохнуть на природе. Лорд Бивербрук, владелец и издатель крупнейшей сети газет в Англии, был весьма влиятельным лицом. После ланча он отвел меня в сторону и сказал: «Джордж устроил для меня просмотр некоторых ваших фильмов. По-моему, просто позор, что их не показывают в английских кинотеатрах. Когда вернусь домой, постараюсь как-нибудь помочь с этим. Может, что-нибудь и получится».
Я поблагодарила его и даже не смогла сдержать своего восторга от этой идеи. Это стало бы великолепным событием для всех фильмов, снятых в Германии. В ту пору в Англии все еще действовал запрет на показ немецкого кино, но если бы мои фильмы смогли преодолеть его, за ними наверняка последовали бы и другие. «Кармен» уже успешно показывали и во Франции, и в Италии, правда, копии привозили тайком, хотя от датской фирмы Nordisk[111] у них имелось специальное разрешение на прокат. Если бы мы сумели выйти в прокат в Англии, оттуда появилась бы возможность попасть в США, а там уже совершенно грандиозный рынок. Положение на тот момент было попросту смехотворным: мы делали лучшие кинофильмы на европейском континенте, но они попадали в прокат на самый маленький кинорынок… Во всем мире не было тогда кинорежиссера такого уровня, как Эрнст Любич, за исключением лишь Д. У. Гриффита.
Пока шли натурные съемки фильма о Дюбарри, неожиданно сильно похолодало. Мои костюмы были исключительно из легчайшего шелка, поэтому я стала носить фланелевое нижнее белье, лишь бы как-то согреться. Однажды Любич в сердцах задрал мою юбку с криком: «Это что еще за дела?! А ну, быстро надень шелковые подштанники! Неужели ты думаешь, что мадам Дюбарри носила бы такое?» Я конечно же повиновалась, но весь съемочный период ужасно мерзла. Но что бы Эрнст ни говорил, я подозреваю, что у Дюбарри было достаточно ума не ходить в Версале без толстых панталонов в холодную и ветреную погоду.
Все время съемок Эмиль Яннингс только и знал, что без конца жаловался на все на свете… Он терпеть не мог сниматься на натуре, не понимал, для чего понадобился столь длительный календарный план работ под открытым небом. Но больше