проглотить ядро. «Пара ожогов меня уже не изуродует», — горько подумал он, дёргая руку от въевшейся боли.
— Я искренне надеюсь, что ты не станешь гнездом.
Жижа снова сомкнула рот Зверева и потянулась в глотку, прямо за ядром, но вдруг забурлила и начала гореть, как резина. Позади, видать, бурлило чудовищное сражение, судя по раскатам грома и воя Когноса. Но Однорукий не смел обернуться, пока не увидел бы своими глазами, что его товарищ придёт в себя.
— Мать твою, Витя, нас щас тут Зевс и Сет с землёй сравняют, хорош валяться!
Плюнув на всё это, он подхватил Зверева за плечи и уволок за два могучих кряжистых тополя.
Лицо его друга побледнело, осунулось и выглядел он так, как будто умер пару десятилетий назад.
— И что ты там учудил, пока меня не было? — Однорукий вдруг взвыл от боли, которая ударила ему прямо по рёбрам. — Ты ведь понимаешь, что нам конец?
Мимо пронеслась длинная-длинная культя демона, сорвав ряд веток с дерева. Щепки посыпались Однорукому за спину. Когда рядом стоящее дерево снёс, как веточку, огромный, похожий на быка, человек, укрытый языческими татуировками, парень инстинктивно втянул шею и зажмурился. В руках язычника была огромная секира, которую обуяло цветное пламя. Весь в шрамах, с длинной чёрной гривой, чёрной и красной кровью на оголённом торсе, он напоминал зверя, выпущенного из клетки. Из глаз его струилось то же чёрное пламя, а татуировки блестели чёрно-бурыми цветами. На поясе болтался окровавленный кинжал с чёрным лезвием.
— Не надо… — Он исчез в блеске молний также быстро, как и появился. Однорукий было обмочился, но остатками воли сдержался. Тело его не слушалось, в глазах всё плясало, а голова стала тяжелей любого булыжника. Он, еле нащупав землю, присел, прямо напротив Зверева. Тот не шевелился, а может и не дышал.
— Знаешь, мне вообще-то Кристина тоже понравилась, — Однорукий слышал свой голос как будто он шёл из глубокого колодца. И с какой стати ему вспомнилась эта девка? Именно сейчас? Перед собственной смертью! — а трусы у неё мокрые от тебя, — Однорукий засмеялся, вспоминая её редеющее лицо, в попытке показать себя сильной. — Оно и видно… Что же, ты у нас умник, книжки вон читал… Хе-хе… — Слабость связывала его внутренности в узел. Парень почувствовал, как остатки завтрака подступают к горлу. — Она тебя, наверняка, искала. А ты вот где оказался, в лесу, прибитый древним египетским демоном, ха! Ну не смешно ли тебе?
Лицо Зверева не выказывало никаких эмоций. Однорукий вдруг понял, что его друг скорее всего умер. Ужас волной бросился на него и вгрызся в бьющееся сердце.
«Если он помер, то мне вообще недолго осталось», — Он потянулся к ножнам, но вспомнил, что клинок остался лежать на снегу. Теперь-то шансов и подавно нет, это верно. Без клинка, без руки, переломанный и уставший, я вряд ли что сделаю. А меч-то был ничего…
Вдруг Однорукий почувствовал холодное прикосновение серебра и отпрянул, позабыв и о боли, и о усталости.
Мертвец стоял, покачиваясь из стороны в сторону. Головы у него не было — только кровавый воротник украшал то место, где раньше была шея.
— Ты?
Кинжал второй рукой поднял свою чёрную, иссохшую голову и задёргал ей, пытаясь изобразить смех.
Глава XXIV. Призраки
Отец снова его отчитывал.
— Почему ты не дал ему сдачи? Что ты свои сопли распустил? — Отеческий голос бывал приятен Виктору, когда тот не злился. Мягкий, вкрадчивый и успокаивающий тон теперь обрёл стальную жёсткость. Это заставляло мальчика дрожать, как осенний лист.
— Я… Он… — слёзы наворачивались на его голубых глазах и как бы он не старался, они всё шли и шли. — Обозвал меня и ударил… Я даже не успел ничего сделать!
— Ты вытерпел от этого сукиного сына три удара и зажался в углу! — Отец потрепал густые, но уже с солидной проседью усы. Он делал так часто, когда эмоции рвались наружу. — Это поступок слабака. Если в этой жизни ты не даёшь сдачи, то тебя забьют и унизят, а потом ещё забьют окончательно. — Он приложил руку ко лбу и, тяжело вздохнув, направился к окну. Лучи света одели тучную фигуру Зверева Владимира Александровича. Уже совсем не молодой, по лицу его прорезями вились морщинки, глаза глубоко посаженные и голубые, как у сына, но не такие яркие. Деловой, весьма дорогой костюм, руки усеяны перстнями, на шее висит серебряная цепь. На ней, как знал маленький Виктор, изображено два скрещённых между собой клинка, в перекрестии которых зрит Око Бога.
«Он сильный, это верно, — думал мальчик, выслушивая хлёсткие речи отца, — он служит в Инквизиции… А я… я…»
Когда он вспоминал ту змею, которую встретил в подворотне, страх огромным, холодным червём окутывал его с головы до ног. Он слишком боялся демонов и всего, что с ними связано. Каждую ночь он в ужасе вскакивает, не помня своего кошмара и бежит поближе к матери. Когда он случайно проговорился об этом в классе, все над ним смеялись и перешучивались, называя его Зверьком.
— Дорогой, ты слишком на него давишь, — мягко отозвалась женщина, сидящая на шикарном кресле из чёрной кожи. Оно было таким мягким и приятным, что в нём можно уснуть, даже если совсем не хочешь. Однажды Витя уснул так перед школой и проспал до самого обеда, пока сестра его не разбудила. — Ему ведь всего девять.
— Через девять лет он уже будет полноправным членом общества, — проворчал Владимир Зверев, — и кем он вырастет, с таким воспитанием? — Он обернулся и вперил свои холодные голубые глаза в Витю. — Трусом, слабаком, сопляком, мягкотелым и аморфным. Виктор, — когда отец говорил имя, полное имя мальчика перед тем как обратиться к нему, сердце ребёнка уходило в пятки, — скажи мне, почему ты раз за разом ведёшь себя не по-мужски?
Во рту Вити пересохло и тонкий, дрожащий голосок вырвался из его груди:
— Я… боюсь. У меня пошла кровь из носу, и я испугался, когда её увидел. А вдруг я бы умер? — Он с надеждой посмотрел на свою мать. Женщина, которой недавно перевалило за тридцать, могла дать фору многим двадцатилетним красавицам — чёрные, густые локоны струились по шее, каскадом спадая на аккуратные плечи и доходя почти что до пояса. Широкие бёдра, налившееся грудь, светлые, золотые глаза и почти что острые черты миловидного лица. Когда она улыбалась, то показывала свои белоснежные зубы.
— Ты слишком его избаловала, — жёстко сказал отец, обращаясь к его матери. — Мальчику почти десять, а он не смыслит ничего