Он будет молчать и терпеть во имя… коммунизма, светлого будущего, в которое верит, как верит он и в вину Полины Семеновны.
Да, да, верит — таково правило игры у руля машины.
* * *
В день похорон Сталина, 9 марта 1953 года, отнюдь не убитые горем соратники мертвого грозного вождя Хрущев и Маленков, спускаясь с трибуны Мавзолея, подошли к Молотову и поздравили его с днем рождения.
— Какой тебе сделать подарок? — спросили они, переглянувшись между собой.
— Верните Полину! — резко сказал Молотов и, наклонив голову, быстро пошел от них.
Хрущев и Маленков передали просьбу Берии. К этому дню Полина Семеновна уже сидела в Москве, на Лубянке: в связи с «делом врачей» ее вернули из кустанайской ссылки в тюрьму, заново обвинив в сионистском заговоре.
В тюрьму проник слух о болезни Сталина. У Жемчужиной начались серьезные переживания — О НЕМ. Возможно, была она единственной узницей ГУЛАГа, кто страстно желал здоровья Сталину.
Десятого марта Жемчужину вызвали к Берии. Он встретил ее возгласом:
— Героиня!
Она отвела от себя его руки. Спросила:
— Как Сталин?
В голосе были неподдельные волнение, тревога, надежда. Узнав, что его больше нет, она без чувств упала на пол. В кабинете Берия был тогда и муж Полины Семеновны, Вячеслав Михайлович Молотов.
* * *
Когда ее арестовали, все думали: в тюрьме она не выживет. Дочь ничего не знала о матери.
После тюрьмы Жемчужина, по мнению некоторых, выглядела лучше, чем когда бы то ни было. Непонятные болезни, точившие ее прежде, исчезли.
Такое нередко случается с людьми — попав в сложные условия, они собирают все силы и в сопротивлении, выживая, начинают функционировать нормально.
Позднее, она перенесла три инфаркта и операцию на сердце: ничто даром не проходит.
* * *
Кто помнит сегодня Полину Жемчужину? Молотов умер, дочь их, Светлана, умерла. Внуки?
Зная, что поэт Феликс Чуев в последние годы посещал Молотова и выпустил книгу бесед с ним, я спросила его:
— Кто мог бы рассказать мне о Полине Жемчужиной?
— Никого не осталось.
— А внуки?
— Там трое внуков. Но им это (выделено мной. — Л.В.) уже не нужно.
И я, недоверчивая, поверила. Не стала искать типичных кремлевских внуков, которым сегодня хотелось бы забыть, кем были бабушка и дедушка.
Но что-то точило меня: «Пойди, найди, убедись сама» — шептал внутренний голос.
И вот сижу на кухоньке в квартире Ларисы Алексеевны, переводчика художественной литературы с английского и на английский, специалиста по творчеству прерафаэлитов, старшей внучки Полины Семеновны.
— Меня в семье называли «бабушкин хвостик». Вернувшись из ссылки, бабушка сразу взяла меня к себе, и я воспитывалась у Молотовых. Моя мама по характеру была большой ребенок. Она в детстве была сильно защищена, и это, видимо, сделало ее вечной девочкой. Бабушка не хотела повторять со мной этой ошибки.
«Жизнь очень сложна», — говорила она.
Бабушка была сильная птица, закрывающая гнездо своими крыльями. Они с дедушкой активно занимались моим воспитанием и образованием. Все, что я знаю и умею, все во мне хорошее — это бабушкина заслуга. Все плохое — собственное приобретение.
Она учила всему, считая, что «жизнь может измениться в любую минуту. Нужно быть готовой».
Бабушка и дедушка развивали мою память и восприятие. С малых лет по вечерам я должна была рассказывать им, что видела за день, как качались деревья, какие были запахи. Потом все это я пересказывала им по-немецки.
Какая она была? Необыкновенная. Внешне — настоящая леди. Очень добрая и заботливая. К ней шли толпы, даже когда дед был уже в опале, при Хрущеве. Она всем помогала.
У них была история с детским домом. С сорок третьего года он и она посылали свои орденские купоны в один московский детский дом. (Это купоны за ордена. Они превращались в деньги по правилам того времени. — Л.В.) Орденов у обоих хватало. Поступка своего они не афишировали. В пятьдесят седьмом году деда отправили в опалу — послом в Монголию, а спустя некоторое время в МИД пришла телеграмма из детского дома с вопросом: где средства и почему они перестали поступать? Тут и выяснилось, что средства были не мидовские, а лично молотовско-жемчужинские.
Несколько лет назад я была на кладбище и увидела у могилы моих деда и бабушки старую женщину. Она кланялась могиле в пояс и говорила: «Здравствуйте, Полина Семеновна! Здравствуйте, Вячеслав Михайлович! Святые вы были люди. Пока вы были живы, сироты были сыты».
Я, конечно, подошла. Это была нянечка из того детского дома.
— Вспоминала ли ваша бабушка, — пытаю я Ларису Алексеевну, — время тюрьмы, ссылки? Весь свой страшный период жизни?
— Она ушла «туда» в беличьей шубке и вернулась в ней, потертой и залатанной. Она говорила о том времени: «Мне «там» было нужно только три вещи: мыло, чтобы быть чистой, хлеб, чтобы быть сытой, и лук, чтобы не заболеть».
Когда она пришла «оттуда», то сразу свалилась. Наверно, полгода лежала на диване, в столовой и с этого дивана руководила всем домом.
У нее после ссылки дрожали руки, но она старалась преодолеть это, вышивала. Могла перетерпеть любую боль. И часто говорила, что жизнь очень сложна. Повторяла: «Я всегда верила, что дед меня спасет, и мы опять будем вместе».
— Скажите, — спрашиваю я Ларису Алексеевну, а сердце мое готово выскочить из груди в предчувствии любого ответа, способного подтвердить, а скорее, опровергнуть мое предположение о любви Жемчужиной к Сталину, — как вы думаете, Полина Семеновна любила Вячеслава Михайловича?
— Они очень любили друг друга. Такая любовь — одна на миллион. Скрывали друг от друга свои боли. Она ему создала режим и прекрасную домашнюю атмосферу: никто ни на кого не кричал — голоса не повышали. Он лишь иногда говорил: «Поленька, мы с тобой спорили — я был неправ». Их поступки никогда не расходились со словами. Она умирала и звала его. Спустя много лет умирал он, я сидела у его кровати, он принимал меня за нее и звал: «Поля, Поля».
— Почему вас называли «бабушкин хвостик»?
— Мне было шесть лет, когда она вернулась и взяла меня к себе. И мы были очень привязаны друг к другу. Я ходила с нею даже на ее партсобрания.
Она воспитала маму в изнеженности, но, пройдя жизнь, считала такое воспитание ошибкой. Меня воспитывала крепкой и сильной. Внушала мне это. И внушила. Я свою маму-девочку всегда ощущала своей дочкой, — говорит хрупкая Лариса Алексеевна. — Мама моя очень переживала то, что свалилось на нашу семью в пятидесятых и после. Она читала всю ложь и пасквили на деда и страдала. Думаю, это ускорило ее смерть. Умерла мама внезапно, встала и упала — разрыв сердца.
* * *
Что знаем мы о наших близких? Какие тайны их молодости известны нам? Нужно ли знать эти тайны?
Не существует на сей счет нравственных кодексов. У каждого свое понимание.
Я узнала некоторые секреты своих родителей много позднее их ухода из жизни. И что? Они стали мне еще ближе, понятнее.
Жемчужина была слишком полнокровной натурой, чтобы смотреться однозначно, однобоко.
Молодая жена кремлевского вождя, с неограниченными возможностями внутри узкого властного мира.
Зрелый советский нарком в юбке, обладающий большой властью.
Хозяйка большого гнезда.
Все это разные люди в одном человеке.
Я наводила Ларису Алексеевну на разговор о Сталине и Жемчужиной, но она уходила от этого разговора, возможно, потому, что не видела в моих вопросах подвоха. Ей, вероятно, в голову не приходила мысль о любви бабушки к Сталину.
А может быть, я ошибаюсь?
* * *
Вторая, младшая внучка Полины Семеновны, Любовь Алексеевна, рассказывает:
— Бабушка была женщиной высокого класса. Сильная, властная, целеустремленная, справедливая. Мне исполнилось 15 лет, когда она умерла 1 мая 1970 года. Она много занималась внуками, вообще была стержнем семьи, душой дома. О тюрьме и ссылке никогда не говорила — я узнала об этой странице жизни после ее смерти. Безгранично была предана партии, и в старости из последних сил ходила на партийные собрания. Искренно верила в коммунистическую идею. Без фальши.
Внуков учила всему: готовить, шить, вязать; если сами делать не будем, сможем домработницу научить. Свою домработницу, деревенскую, ничего не умеющую девчонку, превратила в первоклассную повариху. В доме вела борьбу за чистоту и порядок. Дед жил по установленному ею режиму. Вся еда по часам. В определенные дни было определенное меню. Если она что решила, изменить ничего нельзя. В среду всегда готовилась молочная лапша. И хоть тресни, лапша была. В этом смысле дед дома жил в тяжелом режиме. Но может, потому он так долго прожил, что она создала ему все условия.