Уроки английского у Дорис Максиной стали высшей точкой кремлевского аристократизма: она никому не давала уроков, но для двух Светлан сделала исключение. Дорис рассказывала мне:
«Девочки приходили вдвоем и занимались вместе. Они обе были очень милые. Скромные. Пальтишки на них выглядели бедно. Однажды Светлана Молотова, заметив, что я смотрю на потертый мех шубы, сказала: «Мама не разрешает выряжаться, когда я иду в город. Мы должны быть скромными, на нас все смотрят, вся страна».
Мой муж, Олег Васильев, учившийся в институте Международных отношений со Светланой Молотовой, однако, свидетельствует иное:
«Она каждый день меняла туалеты. Ее в институт привозили на машине. Когда я, поднимаясь по институтской лестнице, ощущал от начала лестницы до конца сильный запах французских духов, можно было не сомневаться: здесь только что прошла Светлана Молотова».
Разноголосица объяснима временем: Дорис учила девочек Светлан в конце тридцатых, мой муж поднимался по институтской лестнице в конце сороковых.
* * *
Итак, есть предположение, что политическая верность Сталину, провозглашаемая Полиной Жемчужиной, бывшая в значительной степени верностью любящей женщины, оказалась той самой веревкой, которая связала ему руки в тридцать седьмом и далее — в тридцать девятом. Он не хотел лишаться Полины Семеновны.
* * *
После смерти Аллилуевой место «самой-самой» дамы Кремля пустовало. Осторожно и негромко к нему вскоре примерилась Полина Семеновна и как-то своеобразно села. Разумеется, негласно. Вроде бы неохотно. Просто потому, что больше нет никого. На время. На десять дней. На десять месяцев. На десять лет. И далее — как получится. Она освобождала его мгновенно, чувствуя то или иное настроение Сталина. И опять, как бы с краешку, садилась. Думаю, это стало раздражать Берию с первых же дней появления в Москве на его главной роли. Думаю он сразу собрал на нее материал — неприятности Жемчужиной в конце тридцатых — тому подтверждение. Но Сталин не согласился. А может, и Молотов не позволил. Однако пятно тогда появилось на ее платье и лишь поблекло.
Неприятности тридцать девятого года, похоже, ничему не научили Полину Семеновну — она не относилась к категории пугливых или осторожных женщин.
Какой это был характер!
Соня — дочь шофера Молотова — вспоминает: «22 июня 1941 года нас застало в Крыму. Рано утром Вячеслав Михайлович позвонил из Москвы Полине Семеновне, чтоб мы срочно выезжали в Москву. Полина Семеновна спокойно собралась, собрала нас. Она вызвала парикмахершу, в 12 часов ей делали маникюр, и она слушала выступление Вячеслава Михайловича по радио. Эвакуировались в Вятку, к родственникам Вячеслава Михайловича. Потом. Полине Семеновне посоветовали поехать в Куйбышев. В 1942 году вернулись в Москву».
* * *
Рассказывает Екатерина Сергеевна Катукова:
— В 1945 году я жила в Саксонии, где служил мой муж, маршал Катуков. По пути в Карловы Вары к нам заезжали многие члены советского правительства. Принимала я у себя и Полину Семеновну с дочерью. Обе были роскошно одеты: все в мехах, на Светлане норковый палантин. Жемчужина была очень умная, очень властная женщина. В сопровождении у них было пятьдесят человек — я это помню, потому что встала проблема всех разместить. Прилетели они самолетом, со своими врачами, но жили отдельно от обслуги — у нас на вилле.
После нас Жемчужина с дочерью поехала в Карловы Вары. Я тоже поехала туда. И хотя всего несколько дней назад Полина Семеновна жила на вилле у нас в гостях, в Карловых Варах она меня уже не замечала и не здоровалась.
* * *
Во время Отечественной войны возник Еврейский антифашистский комитет. В 1948 году на карте мира появился Израиль. Его создали по решению ООН, при активном содействии СССР. Мы первыми объявили об установлении дипломатических отношений с Израилем. Послом Израиля в Москве стала Голда Меир.
Еврейские жены вождей, естественно, ощутили себя дочерьми своего народа. Но если Екатерина Ворошилова, Мария Каганович и другие спрятали это ощущение подальше, то Полина Жемчужина вся раскрылась навстречу новому чувству.
Жемчужина устроила прием в честь Голды Меир и стала бывать у Голды. Говорили, что Полина и Голда Меир вообще школьные подруги. Говорили, что Полина Жемчужина вместе с Голдой Меир выработала план и подготовила бумагу в ЦК с просьбой объявить Крым Еврейской автономной областью.
Началась кампания против безродных космополитов. Массовые репрессии. А у Жемчужиной идет такая игра!
Верная «сталинка», Полина Семеновна, кажется, немножко забылась?
Все бумаги на Жемчужину, как старые, так и новые, были у Берии в порядке. Оставалось пустить их в ход. Берия ждал своего часа. В атмосфере всеобщей охоты на еврейских ведьм, ощущая к 1949 году уже определенную отдаленность Сталина от Жемчужиной и ее домашнего уюта, Берия представил вождю документы на Жемчужину.
«Когда на заседании Политбюро он (Сталин. — Л.В.) прочитал материал, который чекисты принесли ему на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали. Но дело было сделано — не подкопаешься, — говорил Молотов Феликсу Чуеву, — чекисты постарались. В чем ее обвиняли? В связях с сионистской организацией, с послом Израиля Голдой Меир. Хотела сделать Крым Еврейской автономной областью… Были у нее слишком хорошие отношения с Михоэлсом…
— И ты поверил! — закричала она, когда я сказал, в чем ее обвиняют. Конечно, ей надо было быть более разборчивой в знакомствах. Ее сняли с работы, какое-то время не арестовывали. Арестовали, вызвав в ЦК. Между мной и Сталиным, как говорится, пробежала черная кошка.
Она сидела больше года в тюрьме и была больше трех лет в ссылке. Берия на заседаниях Политбюро, проходя мимо меня, говорил, верней, шептал мне на ухо: «Полина жива!»
* * *
Красивая картинка. Сидят на Политбюро мужчины, как пауки в банке. У каждого своя слабина, за каждым крылатый страх. И двое вершителей, Сталин и Берия способны в секунду исправить положение, но ни один политмуж не решается поднять вопрос о собственной жене. Все вместе взятые ломают какую-то невообразимую комедию, пахнущую бедой.
— А она мне сказала: «Если это нужно для партии, значит, мы разойдемся». В конце 1948-го мы разошлись. А в 1949-м, в феврале, ее арестовали, — свидетельствует Молотов.
* * *
Татьяна Кирилловна Окуневская, попавшая на Лубянку в одно время с Полиной Семеновной, вспоминает:
«Однажды в открытую дверь камеры я услыхала громкий капризный и знакомый мне скрипучий женский голос, требовавший:
— Позвоните мужу! Пусть он пришлет мне диабетические таблетки! Я тяжело больной человек! Вы не имеете права кормить меня всякой баландой!
— Это Жемчужина, жена Молотова, — объяснила мне сокамерница, — никак не может привыкнуть к новым условиям. Не понимает, что ее мужу сейчас не до нее — может быть, сам уже «сидит». (Глагол! — Л.В.)
Молотов сидел… на заседаниях Политбюро и, быть может слова Берии — «Полина жива» — были для него тогда единственным эликсиром жизни.
Много лет спустя, после похорон Жемчужиной, Молотов Сказал:
— Мне выпало большое счастье, что она была моей женой. И красивая и умная, а главное — настоящий большевик, настоящий советский человек. Для нее жизнь сложилась нескладно из-за того, что она была моей женой. Она пострадала в трудные времена, но все понимала и не только не ругала Сталина, а слушать не хотела, когда его ругают, ибо тот, кто очерняет Сталина, будет со временем отброшен.
* * *
Разойдясь с Молотовым в сорок восьмом и уйдя жить к сестре и брату, Полина Жемчужина некоторое время была на свободе и сильно тосковала по дому. Но, опасаясь подвести (глагол! — Л. В.) семью, она никак не давала о себе знать. Лишь изредка вечером, после своей работы, к ней заезжал на красном «Москвиче» зять, муж Светланы. Он рассказывал семейные новости и вез опальную тещу за город, прямо к забору молотовской правительственной дачи.
Они гуляли вдвоем и ей казалось, что она почти побывала дома.
Можно ли вообразить: вчера еще гордая, независимая, бесстрашная, властная (да чертову дюжину эпитетов можно найти для Жемчужиной) Полина Семеновна сегодня — раздавленная паровым катком партийной машины несчастная женщина, со дня на день ожидающая тюрьмы.
И терпит все безропотно, все принимает как должное.
А ее любящий муж сидит за забором, отдыхает от тяжких партийных трудов и в ус не дует? Вряд ли. Он тоже мучается, переживает, испытывает массу неудобств в связи с отсутствием своей властной хозяйки дома.
Но он не пойдет к Сталину с требованием оставить жену в покое. Он не бросится вызывать на дуэль Берию — какая дуэль в двадцатом веке, в СССР, между двумя партийными вождями?