Ленин и Крупская были единомышленниками. Не уверена, что они думали одинаково — никто одинаково не думает, — полагаю также, Надежда Константиновна часто бывала несогласна с ним, но замечательно умела уравнять взаимонепонимание.
Сталин и Аллилуева — типичный пример разномыслия. Пример невозможности и нежелания понять друг друга, приблизиться ко взаимопониманию.
Думаю, среди большинства других кремлевских семей характерен некий смешанный тип разномыслия, стремящегося к одномыслию.
Думаю также, что примером устойчивого гармонического одномыслия может служить семья Кагановичей — Лазарь и Мария.
* * *
Летом 1991 года Лазарь Моисеевич был еще жив. Журналисты и историки безуспешно охотились за ним. Оттого что Каганович им в руки не шел, сплетни расцветали махровым цветом. Особое место занимали слухи о неких женщинах из семьи Кагановича, бывших в близости со Сталиным. Мелькали два имени: Майя, дочь Кагановича, и Роза, сестра его. Обеих называли «многолетними сталинскими возлюбленными».
Но не они интересовали меня, а Мария Марковна, жена Лазаря Моисеевича. О ней никто не сплетничал, она никого не интересовала. Она умерла в шестидесятых, но ее муж и дочь были живы.
Едва всерьез подумала я о Марии Каганович, буквально через десять минут пришла ко мне жена моего покойного близкого друга, поэта Сергея Поликарпова, Елена Михайловна.
— О ком сейчас пишешь?
— Собираюсь о Марии Каганович.
— Наш Сережа был приятелем Симы, жены сына Кагановича. Он умер, но некую ниточку Сима тебе даст.
Звоню Серафиме Михайловне.
— Про жен вождей хотите рассказать? Чего там рассказывать: с утра до вечера — работа. Быт скромный. Одежда вся штопалась. За все платили. Своих вещей никаких. В квартире на всей мебели бирки — казенная. Когда Кагановича отовсюду погнали, нужно было все покупать с нуля — вилок своих не было.
Где жили? Сначала в Кремле — как войдешь, от Спасской башни направо. Потом Хрущев распорядился переехать всем в особняки на Ленинских горах. Внутри особняки были ничего, но холодные. Зимой стены промерзали. Подвал помню в особняке, как бомбоубежище.
Продукты тогда выписывались на 1000 рублей в месяц (цены до денежной реформы 1948 г. — Л.В.).
Муж мой, Юрий Каганович, окончил Академию Жуковского, работал на Чкаловской, потом, когда Лазаря Моисеевича поперли (глагол! — Л.В.), Юру перевели в город Энгельс, подальше от Москвы. Гризодубова помогла мне его вытащить оттуда.
Мы с Юрой до свадьбы пять лет встречались. Хороший был. Пил, вот плохо. Это система виновата: оперативники окружают его, потакают во всем, сами пьют. Если что он натворит, то они все покроют (глагол! — Л.В.). Он приемный у Кагановичей. Но относились как к родному. И Майя, их родная дочь, тоже любила его. Майя — архитектор. Двое детей.
Что? Невенчаная жена Сталина? А, это старая сплетня. Вранье. Спросите у нее сами. Вот телефон.
Жена Кагановича? Мария Марковна? Хорошая женщина. Семью любила. И он любил. Каждую субботу — воскресенье все должны были быть вместе. На госдаче. Иногда так не хотелось ехать, сидеть за столом, слушать одно и то же, но надо, семья.
А невенчаная жена у Сталина Валя была. Официантка Валечка. Все знали. Она его, говорят, любила.
Я всех их, кроме Сталина, близко за столом видела.
Какие были? Грубые. Они все были грубые. И Сталин такой же. Аллилуева нежная женщина, вот и не выдержала.
Сколько лет Лазарю Моисеевичу? Девяносто восемь. Может, он захочет сказать про жену. Они были дружная пара. Очень любили друг друга. Очень.
* * *
— О маме? Это хорошо. Она достойна того, чтобы о ней вспомнили. — Голос мягкий, приятный.
Майя Лазаревна Каганович. Невысокая, аккуратная, с красивыми чертами лица, интеллигентная, пугливая.
Будешь пугливая: с середины двадцатых до середины пятидесятых — кремлевская дочка, остальные тридцать лет — заклейменная жестокой опалой отца.
Молодые ее фотографии, которые она показала мне, смягчают сегодняшнюю остроту черт: молодость есть молодость — отсутствие морщин, нежная припухлость щек.
Есть в нежности юного Майиного лица на фотографии налет абсолютного советского благополучия. Лицо умное. И тогда и сейчас. Ум ведь с возрастом не появляется и не проходит — данная величина.
— Мама была очень хорошая, — говорит Майя Лазаревна. — В ней не было занудства. Очень любила детей. Мне было шестнадцать лет, когда мать с отцом решили взять мальчика из детдома. Я помогала им искать, ездила по детским домам. Взяли чудесного черненького мальчика — всем нам в масть. Никогда не было в семье разговоров, что Юра не родной.
Мама умела дружить. Ее всегда окружали подруги и сослуживицы. Много лет в день ее смерти собирались сотрудницы и шли на ее могилу. Поминали, вспоминали. Меня это очень трогало, ведь мама последние годы жизни была женой не просто опального человека, а гонимого, ненавидимого и презираемого.
Сейчас эти женщины не приходят — все умерли.
Она была добрая, но строгая. Когда я стала превращаться в девушку, мама запрещала мне носить украшения. Однажды я еле упросила ее разрешить мне сфотографироваться с брошкой…
* * *
Кремлевский синдром показной скромности при больших возможностях коснулся и Марии Марковны. Разумеется, она; внутри Кремля, должна жить по законам этого «застенка».
Синдром скромности восходит к ленинскому и крупсковскому образам. Эмигрантская пара на положении семьи среднего достатка, не привыкла к роскоши, не любила ее, считая любое проявление благополучия чуть ли не изменой делу рабочего класса. Ленин и Крупская, посадив Кремль на нескончаемую систему распределения, надеялись, что жизнь войдет в колею и у всего народа всего будет помногу и поровну, но пока этого нет, нужно жить скромно, хотя и при распределителе.
Сталин летел на вороных, то ослабляя вожжи, то натягивая их. Он позволял кремлевским семьям излишества, но когда в этих семьях заводились его враги, все их излишества становились уликами против них.
Лазарь и Мария Кагановичи, еврейская семья, посчитавшая за счастье оказаться на таком невероятном верху, старалась вести себя так, чтобы у великого вождя не было повода в чем-либо упрекнуть обоих. Хотя и у них не обошлось, расстреляли «врага народа», — брата Лазаря, Михаила. Не обошлось.
* * *
— Мама умела дружить, — продолжает Майя Лазаревна, — была очень добрым человеком. Шефствовала над детским домом. В ВЦСПС, где она работала, в день зарплаты ее окружали работницы с детьми. Она раздавала им свою зарплату…
Могу представить людей, способных резко осудить такое поведение Марии Марковны: оскорбительно. Затем ли большевики возглашали себя как народную власть, чтобы одна из жен вождей, подобно буржуазной барыне, раздавала милостыню тому народу, которому большевики должны быть слуги?
Воистину: не делай добра, не будет зла. А поступок добрый. Реальная помощь. По нормам нашего сегодняшнего дня не слишком и осуждаемый.
Не каждая кремлевская жена так поступала. Я вообще не слышала о подобных поступках кремлевских жен.
* * *
Вспоминаю строки из книги певицы Галины Вишневской о дне рождения Николая Булганина, на который она была приглашена в круг кремлевских вождей и их жен уже после смерти Сталина, в середине пятидесятых:
«В этом гаме постоянно слышен резкий хриплый голос Кагановича, с сильным еврейским акцентом. Даже здесь, среди своих, вместо тостов — лозунги и цитаты из газет:
— Слава коммунистической партии! Да здравствует Советский Союз!
Женщины — низкорослые, полные, больше молчат. Внутренне скованные, напряженные… Видно, каждой хочется поскорее уйти и быть всевластной у себя дома. Конечно, ни о каких туалетах, об элегантности не может быть и речи — ни одной в длинном платье, ни одной с красивой прической. Они настолько обезличены, что случись мне на следующий день встретиться с кем-нибудь из них на улице, я бы не узнала. Их мужья не появляются с ними вместе в обществе, и ни на каких официальных приемах я этих дам никогда не видела.
Самая бойкая из жен — некрасивая, мужеподобная — кричит через весь стол:
— А помнишь, Коля, как ты появился у нас в Туркестане совсем молоденьким офицериком? Я Лазарю говорю: смотри, какой красивый…
— Ага, это жена Кагановича…»
— Что-то не похожи фотографии Марии Марковны на описание Вишневской, — говорю я дочери Кагановича, которая тоже читала эту книгу.
— Она ошиблась. Мама была женственная.
— Расскажите мне подробности ее биографии — когда родилась, где училась, где работала, — прошу я дочь Кагановича.
Майя Лазаревна вместо ответа протягивает мне листок, второй или третий экземпляр странички: