когда-то Машиаху Йешуа-Эммануэлю, который носил их до того, как враги рода человеческого обрекли его на смерть.
Вторая реликвия – длинная веревка с петлей, на которой когда-то повесили Шломо Нахельмана – тоже лежала под стеклом и, похоже, была так же стара, как и штиблеты Машиаха. Из сопроводительной бумаги следовало, что эта веревка сама вползла в сумку достопочтенного Василия Кокорева и, сколько бы он ни пытался избавиться от нее, она всегда была рядом, напоминая о близком приближении Помазанника Божьего.
Третьей реликвией был посох святого Василия Кокорева, посланный, чтобы донести до людей благую весть о смерти и воскресении Йешуа-Эммануэля, призвав всех уверовавших приблизить покаянием скорейший приход Машиаха. Благочестивая легенда рассказывала, что однажды во время спора с неверными посох святого Василия Кокорева вдруг расцвел и наполнил всю землю райским благоуханием, указав тем самым – на чьей стороне следует искать истину.
Последней реликвией была большая церковная кружка для пожертвований, украденная, по всей видимости, из какой-нибудь церкви и теперь служившая для тех же благородных целей, что и прежде, без чего, как известно, не обходится ни одно религиозное сообщество.
Словно напоминая об этом, старик слегка потряс эту кружку, затем поднес ее к уху, – словно хотел сам убедиться в том, что назначение ее исполняется далеко не так, как следовало бы, после чего тяжело вздохнул и поставил кружку на место, рядом с пояснительной запиской, из которой следовало, что в час своего прихода Машиах до краев наполнит эту кружку деньгами, поток которых уже никогда не иссякнет.
– Вот, значит, как, – рабби Ицхак достал портмоне.
– Именно, так, – сказал старик, принимая из рук рабби Ицхака денежную купюру и проворно пряча ее в складках одежды.
Затем он перешел к стоявшим в песке фотографиям и пригласил рабби Ицхака подойти поближе. Голос его заметно потеплел.
– Василий Кокорев, – сказал он, указывая на фотографию довольно хорошего качества, на которой был снят заросший седой бородой старец с пронзительными, острыми глазами, хищным, крючковатым носом и морщинистыми пальцами, которыми он вцепился в тяжелый посох, словно хотел сказать «пойди-ка, отними!»
– Василий Кокорев, – повторил старик, на всякий случай показав еще раз на фотографию. – Тот, на кого сошла особая благодать, позволившая ему засвидетельствовать явление Божьего Сына, посланного для спасения Израиля и всех народов, ступивших на путь веры и покаяния.
И он рассказал рабби Ицхаку историю Василия Кокорева, палача и убийцы, который был ввергнут в скверну греховную до тех самых пор, пока Господь по великому своему милосердию не явился ему, чтобы засвидетельствовать смерть и воскресение своего Посланника и Помазанника, после чего Василий оставил греховную стезю и верно служил своему Господу.
– Он воскрес? – переспросил рабби. – Шломо Нахельман, он воскрес?
– Кто это? – старик явно не понимал, чего от него хотят. – Есть только один воскресший, которого зовут Йешуа-Эммануэль, Помазанник Божий, которого Бог воскресил, чтобы он исполнил волю Всевышнего и отделил верных от неверных, а добрых от злых, когда наступит его час.
В один из жарких дней Тишрея Первый патриарх новой веры, Василий Кокорев, никем не узнанный, начал свою проповедь повешенного и воскресшего, призывающего к покаянию и проповедующего прощение, и эта проповедь длилась без малого 15 лет, сопровождаемая вечными нападками, издевательствами, мордобоем и клеветой со стороны евреев, мусульман и христиан, не желавших знать никаких новых истин и вполне довольных тем положением, которое они занимали.
Первый Патриарх новой мессианской общины был повешен в начале весны 1915 года за то, что напророчил турецкому наместнику, что в 1917 году турки навсегда оставят Иерусалим, в результате чего он был допрошен и повешен, как английский шпион, вероятно, как того и требовала Божественная справедливость, отстаивающая точку зрения, которой придерживались без исключения все течения, конфессии, церкви и заключавшаяся в той простой и всем понятной истине, что каждый, рано или поздно, получит только то, что он заслужил.
– Он был первым Патриархом, – сказал старик, и в голосе его послышалось что-то похожее на гордость за то, что и у них все обстоит не хуже, чем у других людей.
– А это? – спросил рабби Ицхак, проходя дальше.
С застекленной фотографии, снятой на фоне дома, в котором жил Шломо Нахельман, стоял одетый в арабскую одежду Теодор Триске, он же Голем, чей взгляд был по-прежнему уверен и тверд, а осанка выдавала бывшего военного или, во всяком случае, человека, всегда готового к крайним и решительным мерам.
– Правая рука Машиаха и сам второй Патриарх, – пояснил старик, улыбаясь. – Первый – святой Василий Кокорев. Затем – святой Голем, так его назвал сам Машиах. Третьим Патриархом был мой дед Юсуф верный. А четвертым стал я сам.
Он засмеялся, словно приглашая всех присутствующих разделить с ним радость по случаю такого удачного стечения обстоятельств.
Потом он ткнул пальцем в фотографию, на которой, обнявшись словно родные братья, стояли святой Василий Кокорев и святой Теодор Триске, улыбающиеся в объектив фотографического аппарата в окружении таких же улыбающихся верных, как и они сами.
Интересно было бы узнать, – подумал рабби Ицхак, – что же все-таки соединило этих, так не похожих друг на друга, людей.
Возможно, – подумал он, рассматривая фотографию, – все случившееся было только делом случая, и сумасшедший Василий Кокорев, дезертир и профессиональный палач, проповедуя повешенного и воскресшего Машиаха, в один прекрасный день встретился в каком-нибудь кабаке с бывшим военным, а затем профессиональным грабителем и правой рукой Шломо Нахельмана, Теодором Триске, прячущимся от полиции и случайно, в свою очередь, услышавшим проповедь этого самого Василия Кокорева. Это положило начало новой религиозной общине, в которую входили поначалу две бедуинские семьи и еще несколько человек из Иерусалима и Йерихо, уверовавших в подлинного Машиаха и свое Божественное предназначение, которое, по их мнению, заключалось в том, чтобы подготовить путь Божьему Помазаннику, объединившись в общину, которая должна была быть занята святой враждой со всем окружающим греховным миром – с арабами, с евреями, с бедуинами и, конечно, с христианами всех толков и конфессий. Община, объявившая войну неправде и поддержанная в своей вражде уверенностью в том, что Истина всегда может быть только одна – конечно, именно та, к которой принадлежишь ты сам.
– Божья Премудрость, – сказал старик, показывая на фотографию бабушки Рахель. – Нисходит на верных и ведет их туда, куда следует.
– Божья Премудрость, – повторил рабби Ицхак, с трудом удержавшись от улыбки.
Похоже, – подумал он, – все смешалось в этой старой голове – и бежавший палач, которому явился повешенный им Машиах, и несущие на себе благодать Патриархи, и проповедь казненного и воскресшего Машиаха среди бедуинов и жителей квартала Меа Шеарим, и бывший военный Теодор Триске, чей внешний облик, разрисованный детскими фломастерами, был похож на рождественского Санту.
Одним словом, – подумал рабби Ицхак, направляясь к выходу, –