Читать интересную книгу Колокольные дворяне - Светлана Владимировна Храмова

гараж. Я здесь пока, но не уверен, что надолго. Экология наша портится, химический комбинат строится, пусть и в двадцати километрах от города, но воздух будет другим. Президент ведь не только музеи и монастыри в порядок привел. Тут теперь и крупное строительство в разгаре, турки там работают. Пожар не так давно был в их рабочем поселке. Опасно это.

Я в Тобольске из-за чистого воздуха живу.

– А в Крым зачем ездил? Присматривался? – Я вспомнила его рассказы в первую ночь знакомства, целая вечность прошла, как кажется.

– Да нет, Крым – это бизнес. Задание, да и здесь пока дела не закончены. Думаю пока.

– Здорово, дом и гараж в Нижнем Посаде, сам себе хозяин!

– Зачем? Полгода назад женился. Медовый месяц решили отложить, дела закончить, денег поднакопить. С женой хочу под Новый год дней этак на сорок на Бали уехать. Будет у нас там настоящий honeymoon. – Заговорил о загранице и медовый месяц называет соответственно. Забавный он, – подумалось мельком.

– А пока пассажиров в Тюменский аэропорт возишь, средства на Бали откладываешь? Круто! Дом, две машины, с утра до вечера торговым центром занимаешься – и пассажиров за пять тысяч рублей к аэропорту в любое время дня и ночи!

Поняла, вы с женой на Бали переезжать собираетесь, а пока присмотреться решили. Бали нынче в моде. – Весело, я даже на какое-то время оживилась, а перед его прибытием почти засыпала от усталости.

На нервной почве, наверное.

Он еще что-то говорил – для него сон необязателен; деньги мужчина обязан зарабатывать, ничем не пренебрегая, ни от какой работы не отказываясь, в этом он видит свое призвание. И экологию семье обеспечить должен, жить там, где чистота воздуха гарантирована. Родители его приучили к мысли, что это самое главное.

Сколько лет в тобольских лесах медитировал, колдовал над грибами и ягодами. Выискивал их пешком и ползком. Родная земля силу придает, это так.

Но главное – чистота дыхания. Ясность и перспектива. Вот на Бали…

Я отвлеклась, остров Бали – это перегруз, явно. Бежали назад, проносились освещенные дорожными фонарями тощие сосны, могучие кедры, иногда березки стайками, и бесконечен, бесконечен лес.

Позади остается нагромождение образов и легенд. В Питере все виделось совсем иначе. А здесь – немыслимые подробности, плоть и кровь земли Русской. С запахом таежным и едва различимыми тропинками, широкими и узкими, уводящими куда-то в бесконечность, откуда не выбраться никогда.

И любая судьба вот так же теряется за горизонтом, который и разглядеть невозможно из-за частых туманов и дождей. Ни причины не важны, ни следствия. Одни поступки имеют значение.

Неважно, кто и что в момент совершения поступка думал. Пустое.

История – это факты, которые мы выбираем.

Может, и прав был Митя, похожий на попа-расстригу, ничего и никому не простивший парень в книжном магазине «Буквоед», свитер бы ему постирать, конечно.

Сейчас мы приедем, немного совсем осталось, и Михайло Носов ждет меня там, перед аэропортом, как хорошо! – успела подумать я и уснула, видимо. Перед глазами плыли комнаты виртуальных музеев, мраморные лестницы, резные книжные шкафы восемнадцатого века, и склонился надо мной Гришка Распутин с колеблющимся свечным огоньком в правой руке, вперился всепроникающим взглядом, борода у него и правда спутанная.

И Полина Сергеевна хитро́ улыбается: вот теперь, наконец-то! – я в царских хоромах служу и на работу хожу как на праздник. И Кот Бегемот Владимир Цыбушкин, ночующий в карцере Тюремного замка под огромным портретом семьи Николая Второго – жена и дочери в кружевных платьях, Цесаревич в матроске, строгий и совершенно счастливый царь в самом центре, он вдруг оживает и озадаченно произносит: «Что-что?!!»

А вокруг великолепие свежеотремонтированных церквей и соборов, сияющие золотом купола – и постоянный, нескончаемый колокольный звон, переливы разнотонных колоколов, и тяжелые металлические языки бьют по окаемам бронзовых чаш – бомм, боммм, бомммм…

Максим трясет меня за плечо: «Приехали!» В полусне-обмороке я еще несколько мгновений не понимаю, что я пассажирка, – сумку мой водитель помог до дверей аэропорта донести, руку на прощание пожал. Я машинально двигаюсь, очертания реального мира медленно восстанавливаются.

Регистрация моего рейса вот-вот начнется, я нашла соответствующую табличку – это важно, потому что в Тюмени все самолеты в крупные российские города отправляются ночью. Может быть, чтобы «стряхнуть Сибирь в одно мгновение» – жизнь продолжается, вокруг так много людей с чемоданами, они озабочены и целеустремленны, многие с детьми – дети, кстати, не плачут, и никто не выглядит сонным. Кроме меня, наверное.

«Улыбнись, а то они начнут что-то подозревать», – будем считать, что шутка меня разбудила окончательно, во всяком случае, я автоматически выполняла необходимые действия, не потеряла паспорт, крепко сжимала в руке посадочный, позабыв, что для этой важной бумаги у меня есть специальная мягкая сумочка со шнурком.

До посадки еще целых двадцать минут, я благополучно преодолела ненавистные процедуры проверки пассажиров.

Еще восемь минут я металась по залу ожидания в поисках подходящей зарядки, у меня айфон, но я постоянно путаюсь, какая именно версия, и бегаю от одного угла до другого, иногда кругами, с телефоном в протянутой руке – все понимают, чтó случилось, но пассажиры отрицательно мотают головами еще до моего приближения. Наконец невозмутимый японец сделал мне знак – сюда! Из бриф-кейса он достал белый проводок, я многословно благодарила и взглядом сканировала розетки в стенах – подходит или нет?

Уладилось, но последние 10 минут скучать не пришлось. И японца я потом искала по всему залу, успела позабыть, как он выглядит.

Зарядку вернула, возможно, это был китаец, ночь глубокая и кружится голова. Еще несколько минут – и батарейки сядут не у телефона, а у меня и ни японец, ни китаец мне не помогут.

Держись, Света, держись! – уговаривала я себя. – Еще немного. Слышишь, уже объявляют посадку!

Я уже в самолете, я улетела из Сибири – и о́жил неотключенный телефон, голос в трубке взволнованный.

– Вот ты говорила о любви, я не знаю – это возвышенная любовь или земная, но не понял, почему слова Гришки, ну хорошо, Григория Ефимовича (все в Тобольске замолкали и отводили глаза, когда я пыталась рассуждать о его святости и поиске истины), для тебя так важны.

– Важны. «А любовь – это такая златница…», – зачем-то произношу, звучит красиво, но времени на цитаты уже нет, голос меня перебил, резко:

– И я не понял, почему ты так решительно нас, меня и тебя – отметаешь. Ты меня в некрофилии обвинила. Я не могу любить умершую женщину, но я храню память о ней, это нормально.