парней, приходивших раньше на вечорки, не было видно. Гнеда догадывалась, что они оказались в числе ряженых, которые обязательно должны были наведаться в их избу. Девушка не заметила промеж гуляющей молодёжи ни княжича, ни Бьярки и рассудила, что они нынче тоже примкнули к стану окрутников. Это была тревожащая мысль. Безличность и безнаказанность, сопутствующие ряженым, способны развязать руки всякому, так чего же можно было ждать от Бьярки, который и в обычную-то пору не стеснялся с Гнедой?
Девушка ещё не успела побывать полноправной участницей колядных веселий. Минувшая её зима прошла в Кранн Улл, среди сидов, где подобные забавы были не в чести, а дома, в Перебродах, Гнеда была ещё слишком мала и наблюдала за игрищами взрослых только со стороны, в безопасности полатей. Однако ей хорошо помнился визг переполошённых девушек, которые не то со смехом, не то со страхом метались по избе от мохнатых чудовищ и полуголых, измазанных сажей чужаков.
Кажется, не только Гнеда с замиранием сердца ожидала появления колядников, потому что, когда дверь вдруг вышибли неистовым ударом и внутрь вместе с морозом и ворохом снежинок ворвалась пёстрая, шумящая на все лады толпа, девушки мигом подняли вой и бросились врассыпную. Некоторые попытались было кинуться вон из избы, да засов уже подпирал дюжий молодец в вывернутой наизнанку шубе, намертво перегородивший выход. Гнеда, думавшая в случае необходимости тихонько улизнуть, почувствовала, как засосало под ложечкой. Пока что ничего худого не происходило, но от добра бы никто убегать не стал, и привратник бы не понадобился.
Надеясь оказаться никем не замеченной, Гнеда замерла. Не в силах побороть любопытства, она подглядывала из-под рукава дарёной рубахи на готовившихся выводить кудесы вошедших. Бывшие в избе попрыгали на лавки, и разномастная пришлая ватага заняла всё пространство. Некоторые прохаживались на руках, помахивая задранными кверху ногами, иные выделывали колесо, третьи высоко подскакивали. Здесь были и девушки с занавешенными клетчатыми платками лицами, и страшные кикиморы в белых рубахах — из-под надетой на голову корзины топорщились кудельные волосы — и вымазанными мелом рожами. На длинной верёвке вели огромного медведя с торчащим во все стороны мехом, и хотя умом Гнеда понимала, что в этом обличье шёл переодетый человек, сходство со зверем поражало и пугало. Подле медведя выхаживала страшная коза с огромными рогами, длинным, высунутым красным языком и клацающей деревянной челюстью.
Ближайший к Гнеде окрутчик был обут одной ногой в валенок задом наперёд, второй — в рваный лапоть. Его лицо сделалось неузнаваемым из-за плотного слоя сажи, а вывернутый наизнанку полушубок подпоясывал пучок соломы. Тут же был и живой сноп, перехваченный лыком, и старик с огромным накладным горбом и носом, и его старуха, у которой вместо грудей торчали коровьи колокольца, а лицо было нарочито румяно от свёклы. Кто-то держал ухват, иные — помело, всё кругом стучало и бренчало. Скрежетали соударяющиеся печные заслонки, трещали шаркуны, привязанные к рукавам, невпопад гудела дудка, надрывно сипела волынка. Ряженые то подражали скромным движениям хоровода, то резко пускались в лихую присядку, то плыли павушками, то кувыркались и неистово подпрыгивали, и этот неожиданный переход от обычного к дикому и неправильному пугал.
Но самыми страшными Гнеде казались те, кто спрятался под берестяной личиной. Жуткие хари, разрисованные углём и мелом, расцвеченные красным клюквенным соком, вечно застывшие в одном, не меняющемся зловещем выражении одновременно завораживали и отталкивали своей бесстрастностью и нечеловечностью.
Наконец ватажники остановились. Дверь снова растворилась, и в избу вбежал малец с лукном, в котором обычно держали зерно на сев. Гнеда едва успела увернуться, потому как вместо семян парнишка начал обсыпать избу и всех подвёртывающихся ему печной золой, перемешанной со снегом.
— Жито сею, жито вею, поднимись хлебок в во-от такой росток! — помогал себе задорной песней сеятель.
Со всех сторон раздался визг девушек, пытающихся спасти свои наряды, но парень был неумолим. Вслед за ним появился косец, имевший своим орудием кочергу, за ним вбежали двое ряженых, принявшихся с усердием убирать «урожай». Тут же на смену предыдущим труженикам возник детина с цепом, бросившийся молотить «хлеб», разбрызгивая вокруг растаявший грязный снег.
Но вот все разошлись, оставив посередине избы лишь косаря. Помахавши кочергой, он принялся точить её об камень, выкрикивая:
— Косу точу, косу точу, баб, блинов хочу!
Дверь с треском откинулась, и на пороге появился парень, одетый в нелепое женское платье, волокущий в одной руке ступу со снегом, в другой — деревянное трепало. Потерявшие было бдительность девушки снова повскакивали с лавок, но их тут же принялись ловить и по очереди подводить к окрутчику-блинопёку. Тот, оглядывая упирающуюся жертву, принимался приговаривать:
— Что, блинцов захотела, на-ка, получи! — И с этими словами несчастная девушка принимала хлопок ниже спины, «подмасленный» немалым количеством снега на трепале-лопате.
— Ааа, эта погорячей любит, ну-ка, подбавь-ка жару! — снова прикрикивал истязатель.
Некоторые счастливицы отделывались совсем лёгкими, шуточными ударами, иным доставалось изрядно, а наименее удачливым и вовсе старались закинуть снега под подолы, и Гнеда видела их плохо скрытую боль и обиду. Но не успела она посочувствовать другим, как сразу двое незнакомых ребят подхватили её саму под руки и потащили к страшной бабище. Девушка пыталась сопротивляться, но не успела опомниться, как получила чувствительный, а, главное, стыдный удар. Не зная, куда деваться от срама, Гнеда закрыла лицо руками и села на лавку рядом с другими подругами по несчастью, пунцовыми от принятого позора.
Наконец, когда все блины оказались испечены и косарь со своей «бабой» удалились, снова зазвучала на все нестройные лады оглушительная музыка и окрутники пустились в пляс. На сей раз главными действующими лицами стали ряженые звери. Коза принялась бодаться и брыкаться, трясти космами и лязгать зубами, норовя ухватить или толкнуть кого-нибудь из девушек. Те, надеясь откупиться от назойливого животного, бросали ей пряники, орехи и прочие лакомства, которые коза ловко подбирала и запрятывала под шкуру.
Вслед за козой на середину горницы выбежал медведь. Зверь прыгал на четвереньках, катался через голову и страшно рычал, подбадриваемый прибаутками своего вожака, державшего того на длинной верёвке. Медведь расходился всё сильнее, начав кидаться на застывших от страха девушек. Он старался облапить каждую, и, хотя присутствующие неряженые ребята посмеивались, Гнеда дрожала от страха и гнева. Она видела на лицах несчастных девчонок неподдельные испуг и беспомощность, и злорадство парней становилось особенно неуместным. Если какая-то из девушек оказывалась посильнее и ей удавалось отбиться от зверя, её хватали и хлестали по спине, заставляя вновь подвергнуться страшному испытанию, и лишь когда медведь